И вот настала последняя ночь. Как всегда, едва стемнело,Мария украдкой выскользнула из дому. На соседней улице ее уже поджидал заранеенанятый Глашенькой экипаж, и через малое время он остановился возле укромной,скрытой в жасминовых зарослях калитки, ведущей в посольский парк. У Марии(разумеется, попечением добрейшего Ивана Матвеевича!) был ключ. Она отперлазамок, прошелестела подолом по траве, отворила еще одну потайную дверку (еепетли были заботливо смазаны) и по узкой лестнице поднялась к последней на этомпути двери, за которой находился Корф.

Еще из-за двери она услышала какое-то движение в комнате,но, верно, почудилось: когда вошла, увидела Анну-Полину, по своему обыкновениюдремавшую в креслах, и Корфа, простертого на постели.

Первая ширма стояла у самого входа. Здесь Мария обыкновенносбрасывала глухой черный плащ, делавший ее незримою во тьме, и делала первыйшаг в роли призрака. Так происходило и нынче. Она опустила на лицо вуаль,вытащила неизменный платочек и поплыла к кровати Корфа, не сомневаясь, чтосейчас встретит его горячечный взор, однако ничуть не бывало: глаза Корфа былизакрыты – он спал.

Мария была разочарована, возмущена: как так, она пришла насвидание, а возлюбленный ее проспал?..

Однако она тотчас же смекнула, какое преимуществопредоставляет ей новая ситуация. Если подумать, что все пять лет она мечталаповторить их единственный мимолетный поцелуй, – кто осудит Марию за то, что онапроворно откинула вуаль, наклонилась и сперва едва-едва коснулась губ спящегобарона, а потом, воспламенившись, впилась в них со всей своей неутоленнойстрастью, пусть даже мало приличной призраку? Впрочем, Мария тотчас сообразила,что вышла из образа, и в испуге отпрянула, уверенная, что Корф сейчасподхватится с постели и схватит ее, но ничуть не бывало: он даже не ответил напоцелуй, он даже не шелохнулся! Мария безотчетно потрясла его за плечо,взъерошила волосы – напрасно: он спал как убитый!

Странное подозрение пронзило ее… Она обернулась, намереваясьразбудить сиделку, поднять тревогу, да так и замерла с открытым ртом: кресло,где только что спала Анна-Полина, было пусто, монашенка стояла вплотную кМарии… мелькнула мысль, что Анна-Полина, бывшая гораздо ниже ростом, чем«привидение», как-то внезапно подросла. В следующее мгновение та вскинулаголову, сорвала чепец – и успела зажать Марии рот за мгновение до того, как онавыкрикнула:

– Вайян!..

Ибо это был он – на сей раз в женской монашеской одежде, носнова он, он!

* * *

Мария билась всем телом, пытаясь укусить его твердую ладонь,позвать на помощь, но ничего у нее не получалось. Наконец, утомившись,притихла. Переводила исполненный ужаса взгляд с неподвижного Корфа намонашеский чепец, брошенный на пол. Вайян понял ее недоумение и прошептал:

– С ней все в порядке. Она сидит вон за той ширмой. Крепкосвязанная, и рот заткнут, но вполне невредимая. С мужем твоим тоже все впорядке: я ему дал кое-что понюхать, он будет спать так крепко еще полчаса, недольше, успокойся. Ну что? Не будешь больше кричать? Умоляю, не шуми. Я нарочнопробрался сюда, чтобы кое-что тебе сказать, а будешь буянить – уйду!

Мария слабо кивнула, и Вайян отнял ладонь от ее рта, однакоМария даже не шевельнулась, а так и стояла, уронив голову на его плечо. Еестрах разом прошел: как можно было забыть, что этому человеку она дваждыобязана жизнью? Если бы не его появление в ломбарде… если бы не его пернак…Между ними существовала какая-то особенная близость, и Мария вдруг всемсуществом своим ощутила, что Вайян не сможет причинить ей вреда.

– Вот жизнь, а? – шепнул он едва слышно, и его теплоедыхание защекотало висок Марии. – Всегда про себя знал: когда я обнимаюпрекрасную даму, то думаю только о чудесных бриллиантах в ее серьгах. А нас стобою что-то так переплело, так связало… – Чудилось, он читал ее мысли. –Подумать только: если бы этой твари Eudoxy не понадобилось твое состояние, яникогда не узнал бы даже твоего имени. А сейчас мне кажется, что я знал и любилтебя всю жизнь, и даже прежде, чем появился на свет.

Мария вздрогнула, напряглась в его объятиях, Вайян тихоньковздохнул:

– Не тревожься. Знаю: я – ничто для тебя. Ты никогда несможешь простить, что я вынужден служить твоему врагу, но знай: я пришелсегодня ради тебя. Оказывается, твоих денег, твоего состояния мало. Теперьнужны еще деньги твоего мужа! Через две недели вы получите приглашение на бал.Там он будет похищен, а после того, как напишет завещание в твою пользу, сразуже и убит.

– Как это – в мою пользу?.. – пробормотала Мария. – Я ведьего жена, значит, я и так наследую…

Вайян вздохнул.

– Жена-то жена, а ведь не знаешь ты, что он завещание своепеременил как раз перед тем, как на него напали на улице Карусели. Тебеопределен самый жалкий пенсион, как бы в угоду приличиям, а все отходит вказну: у твоего барона нет никакой родни. Уж не знаю, почему он так поступил.Если ты его прогневила… если я в том виновен, то прости. Прости! Мне совестьбольная покоя не дает! Потому я и решил тебя предупредить. Когда вынудят егоновым завещанием отменить старое, этим он себе приговор сразу и подпишет. Черездве недели ты станешь богатой вдовой, моя милая! Однако, боюсь, порадоватьсятебе удастся недолго: следующая очередь твоя настанет, так что берегись!

– Я не буду беречься, – все так же, в его плечо, пробормоталаМария. – Если он умрет – и я умру.

– Вот как? – глухо проговорил Вайян. – Я не знал… Тогдабереги его! Предупредить тебя – вот все, что я могу!

И, отстранившись, он скинул с плеч монашеский балахон ишагнул к двери, но обернулся, метнул последний, исполненный тоски взгляд – иканул во тьму, оставив Марию утихомиривать свое переполошенное сердце,развязывать и освобождать от кляпа во рту насмерть перепуганную Анну-Полину,потом ждать, когда Корф очнется от своего забытья и мутным взором обведеткомнату в поисках призрака…

Однако он успел увидеть лишь край белого платья,растворившегося во тьме: Марии сейчас было не до игры.

* * *

Ей непременно хотелось с кем-нибудь поговорить,посоветоваться, решить, что делать теперь. Однако не Ивана же Матвеевича спостели среди ночи поднимать, обрушивая на него новую страшную новость! Толькои оставалось, что воротиться к себе, на улицу Старых Августинцев, и сесть уокна спальни, напряженно размышляя.