Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом всех отправили в церковь, где состояласьмолитва, к моей радости, быстрая, затем я вновь оказалась в библиотеке.
Ужин подали в восемь, от обеда его отличалоотсутствие компота, желающие пить могли начерпать из ведра простой воды, затемснова служба, но на этот раз длинная до невозможности, просто изматывающая.Сначала, правда, действо меня заворожило, а слух поразило изумительной красотыхоровое пение, но позднее стало душно, множество горячих свечей нагрело воздух,еще тут витали разные ароматы, от которых закружилась голова. Примерно черезполчаса стояния на одном месте у меня заломило спину, заныли ноги, к тому же«электорат» периодически падал ниц и бил земные поклоны.
Когда толпа впервые рухнула на каменные плиты,я даже обрадовалась возможности сменить позу, но потом поняла, что стоять нажестком полу на коленях еще хуже, чем на своих двоих.
В общем, когда нас благословили спать, яеле-еле доволоклась до кельи.
– Притомилась? – зевая,поинтересовалась Маша.
Я кивнула.
– С непривычки всегда так, завтра легчепойдет, – заверила соседка, – давай, не сиди, в четыре вставать.
– Во сколько? – вздрогнула я.
– В четыре, – спокойно повториладевушка.
– Зачем в такую рань?
– А как иначе? – удивиласьМаша. – Одеться надо, умыться, службу отстоять.
– Службу! – я пришла в окончательныйужас.
– Да, – закивала Маша, – завтратут много чего будет, правда, в районе десяти.
– А именно? – полюбопытствовала я.
– Усопшего сегодня привезли.
Мне стало совсем неприятно.
– Мертвого?
– Да уж не живого, – вновь зевнулаМаша, – отпевать будут, сама матушка Феофания петь станет. Эх, надеюсь,всем послушать дадут!
– Что за нужда на чужих похоронахприсутствовать, – фыркнула я, – вот забава! Веселей некуда.
Маша стала медленно расшнуровывать свои чемоданообразныеботинки.
– Не знаешь ты ничего, – в концеконцов сказала она, – из Москвы усопшего доставили, какой-то он великий,уж и не пойму кто. Может, ученый или писатель!.. Завтра такое будет! Мне Ксениянашептала…
– Кто?
– Ну девушка, которая тебя в трапезнуюводила, – пояснила Маша, – она сирота, при обители живет. Вот Ксенияи набормотала! Такого, говорит, и не упомнить. Галерею открыли! Всю! Во как! Доединой комнаты вымыли!
– И что странного в уборке? –продолжала я недоумевать.
Маша вытянула из сумки что-то похожее нахолщовый мешок и, расшатывая его, зашептала:
– В обитель-то разные люди съезжаются,такие, как мы с тобой, например, и другие.
– Какие?
– Ну… всякие. Для них комнаты в галерееесть, там просторно, кровати хорошие, белье тонкое, ясно?
Я кивнула. Понятнее некуда, слова о том, чтовсе люди равны, всегда останутся лишь сказанными всуе фразами. Конечно, вобители случаются почетные гости и черная кость.
– Но чтобы всю галереюприготовили! – качала головой Маша. – Небывалое дело! Потом, матушкаФеофания поет! Вот это блаженство, говорят, ее в Большой театр приглашали, новеру не поколебали. Феофания уже в возрасте, голоса своего она не потеряла,однако каждый день теперь в хоре не стоит, лишь в особых случаях старается, яее еще никогда не слышала, а охота! Гроб уже привезли, днем. Такая домовина!Богатая! А еще тут все собака проверила. Представляешь, ее в монастырьвпустили! Во внутренние покои! Ладно бы во двор или к послушницам!
– Так пес не мужчина, – хихикнулая, – монахиням его бояться смысла нет!
Маша перекрестилась.
– Совсем ты темная! Собака нечистоеживотное! Вот кошка нормально, они при церквях живут. А всяких жучек вон гнатьположено. Ксения говорила, лично мать Епифания распоряжение насчет овчаркидала, она не слишком-то ненужных в хозяйстве животных долюбливает. Вот корова,коза, гуси, в конце концов, куры! А собаки! Ни к чему они. Но эту шавку измилиции специально привезли, к приему гостей готовятся.
Размотанный Машей мешок превратился в ночнуюрубашку, длинную, с широкими рукавами и воротничком-стойкой. Натянув сорочку,Маша перекрестилась.
– Вот какая служба будет, богатая!Суетная я, наверное, и любопытство грех, да поглядеть охота! Ксения говорила,вроде всех-всех допустят!
Я вспомнила небольшое душное помещение, гдепроходила вечерняя служба, и вздохнула.
– Сегодня-то дышать было нечем, а если кобитателям монастыря прибавятся еще и многочисленные гости, то люди ототсутствия кислорода попадают в обморок.
Маша всплеснула руками.
– Кто же в малом храме такое отпеваниеустраивает! Ясное дело, главную церковь откроют! Вот тебе повезло.
– В чем?
– Ведь никогда основную молельню невидела?
– Нет, откуда, я тут впервые.
– Ой-ой, – закачалась из стороны всторону соседка, – первый раз красоту узришь! И икону чудотворную! От неесвет идет! А еще мать Феофания споет! Хоть бы завтра поскорей!
Я с легким удивлением посмотрела на Машу,впавшую в экстаз, милая девушка забыла, что все замечательные события, вродечудесного пения и красивой службы, затеваются из-за умершего человека. Стоит лиликовать в подобном случае, даже услыхав известие о встрече с чудотворнойиконой?
Хотя, может, Маша, как истово верующийчеловек, считает: смерти нет? За гробовой чертой нас ждет намного лучшая жизнь,значит, нет необходимости рыдать о том, кто ушел в лучший мир. Меня, кстати,всегда поражает на похоронах скорбь людей, которые уверяют окружающих в своейвере. Наоборот, надо радоваться, родственник попал из юдоли печали в царствоБожие, вы же с ним непременно встретитесь в лучшем из миров, к чему рыдания, а?
– За поминальный стол нас непозовут, – подытожила Маша, – и не надо, но служба! Давай, ложись!Чего сидишь?
Я упала на плоскую, твердую подушку ипопыталась заснуть, но сон исчез начисто, и вот теперь я ворочаюсь, опасливопоглядывая на мирно посапывающую Машу. Очень не хочется разбудить уставшую задень девушку.