– И где ты слов-то таких набрался, Родька, –неодобрительно усмехнулся тесть. – Чешешь как на проповеди.

– Вы не согласны со мной? – продолжал гнуть своюлинию Родислав.

– Не знаю. Буду думать.

– Николай Дмитриевич, думать времени нет. До вашегоюбилея месяц остался, если приглашать Тамару с мужем, то нужно делать это прямосейчас, чтобы они успели заранее отпроситься на работе и никого не подвести. Выже знаете, к ним запись на много месяцев вперед.

– Ладно, ладно, реже мечи, – недовольно пробурчалГоловин. – Уговорил. Пусть приезжают.

– Так я скажу Любе, чтобы она пригласила Тамару сГришей? – обрадовался Родислав.

– Не надо, – отрезал Николай Дмитриевич. – Ясам.

– Сами скажете Любе?

– Я сам позвоню.

Головин ушел, а Родислав еще долго пребывал в состояниишока. Мало того, что тесть оказался более или менее в курсе дел Тамары – знает,что у нее в Горьком сложилась карьера, что живет она счастливо и что у нее нетдетей, так он еще и номер ее телефона не спросил. Забыл? Не сообразил? Нет, нетаков Николай Дмитриевич, чтобы забыть о таких вещах, тем более о Тамаре он,как выяснилось, окольными путями сведения все-таки собирает, значит, и номеромтелефона обзавелся. Интересно, давно ли? И еще более интересно, зачем?Собирался позвонить? Когда? В связи с чем? Понимал, что ссоре пора положитьконец? Вопросы, вопросы…

Оставшись наедине с женой, Родислав в подробностяхпересказал ей свой разговор с Головиным и поделился неожиданными открытиями.Люба слушала его, замерев и затаив дыхание.

– Боже мой, Родинька, неужели это правда? Неужели тыподнял вопрос о Тамаре и папа согласился с ней помириться? Я сама ни за что неосмелилась бы затронуть эту тему, а ты… Господи, Родик, какой же ты молодец!Спасибо тебе. Ты даже не представляешь, что ты для меня сделал. Это такойподарок для меня, такой подарок!

– Да ладно, Любаша, ну что ты, – Родиславсмутился.

Он, конечно, стремился порадовать жену и затеял разговор стестем только ради этого, но благодарность Любы оказалась такой горячей иискренней, что, видя слезы в ее глазах, он почувствовал себя неуютно. Да,разговор дался ему нелегко, да, он потребовал большого напряжения, но все равноэто было, на его взгляд, такой мелочью по сравнению со страданиями, которые онсам причинил Любе, что принимать ее благодарность показалось недостойным икаким-то… непорядочным, что ли. Словно ребенка обманул или пьяного обобрал.

– Надо позвонить Томе, обрадовать ее, – торопливоговорила между тем Люба. – Господи, Родик, мне даже не верится, неужелиэтот кошмар наконец закончится? Я боялась не дожить до этого дня.

– Я бы не стал звонить.

– Почему? Боишься, что папа передумает?

– Боюсь, – признался Родислав. –Представляешь, мы сейчас Томку обрадуем, обнадежим ее, она будет ждать звонка,будет около телефона сидеть, а Николай Дмитриевич не позвонит.

Люба какое-то время молчала, только вытирала согнутымпальцем слезинки, собирающиеся в уголках глаз, потом встревоженно посмотрела намужа.

– Родинька, а тебе не показалось, что с папой что-тослучилось? – спросила она.

– Ты что имеешь в виду? – не понялРодислав. – Что с ним может случиться? Ты же сама его видела сегодня, самаразговаривала с ним. С папой, по-моему, все в порядке. А что тебя беспокоит?

– Я не могу себе представить своего папу сомневающимся,не знающим ответы на какие-то вопросы, готовым признать свою неправоту. За всюмою жизнь этого никогда не было. Это так не похоже на него. Я вот тебя слушаю –и как будто ты не про папу мне рассказываешь, а про совершенно незнакомогочеловека. Ну ладно, насчет Тамары я еще могу понять, все-таки она – роднаядочь, и душа у него не может не болеть, и столько лет прошло. Он тожепереживал, он думал о ней, беспокоился. Даже узнавал что-то о ней и номертелефона выяснил. Но ведь, судя по тому, что ты мне пересказал, он началсомневаться не только в своей правоте в ситуации с Томой, он начал сомневатьсяи в том, что раньше казалось ему незыблемым и абсолютно правильным на всевремена. Он начал сомневаться во всем, что составляло суть и смысл его работы,его карьеры, да и всей жизни. Родик, меня это пугает. Что с папой произошло?Как тебе показалось, он не заболел?

– Да не волнуйся ты, Любаша, – успокоил ееРодислав, – с папой все нормально, он отлично выглядит, ты же сама видела.Он вполне здоров и бодр. А сомнения и колебания всегда присущи думающемучеловеку. Ты привыкла обо всех беспокоиться, вот тебе и мерещится на ровномместе бог знает что.

В этот вечер он уснул быстро и проспал крепко до самогоутра, так и не заметив, что обеспокоенная Люба не сомкнула глаз.

Камень изрядно притомился, излагая вернувшемуся с Альп Змеювсе перипетии, которые тот пропустил, увлекшись романтическими приключениями ссимпатичной ужихой.

– Ну так что Головин-то, позвонил Тамаре? –нетерпеливо спросил Змей, подергивая от волнения хвостом.

– Позвонил. Но ты же знаешь Ворона, он к НиколаюДмитричу прилепился, все боялся этот звонок пропустить, так в результате онтолько реплики Головина слышал. Ой, если бы я мог сидеть, я бы со стуласвалился! Как он разговаривал! Это же уму непостижимо! Ворон говорит: набрал номер,весь подтянулся, напрягся, а когда ему ответили – сказал, мол, здрасьте,Головин беспокоит, Тамару Николаевну позовите. Ты представляешь?

– Вполне. Он же столько лет был большим начальником, онпо-другому и разговаривать не умеет, – рассудительно заметил Змей. –Жалко, что мы не знаем, как там Тамара на этот звонок отреагировала, какГригорий, что они сказали. Пойти, что ли, посмотреть? Как ты думаешь?

– Пойди, – обрадовался Камень. – Это было быздорово, если бы ты посмотрел.

– Ладно, схожу. Когда наш дряхлый цыпленок обратнозаявится?

– Еще не скоро, он полетел юбилей Головина смотреть, нопоскольку он не помнит точно, какого числа у него день рождения, то пока онвесь январь прошерстит да пока сам юбилей посмотрит, ты сто раз успеешьобернуться. Да, чуть не забыл, ты перед тем, как в Альпы отбывать, сказал, чтохочешь со мной какую-то идею обсудить, и просил напомнить. Вот, я напоминаю.

– Спасибо. Я помню, – насмешливо прошипелЗмей. – Но это длинный разговор и к Тамаре отношения не имеет. Мы к немупопозже вернемся. Мне гораздо интереснее про Головина сейчас поговорить. Вот япосмотрю, как там они по телефону пообщались, и мы с тобой деда обсудим. Еслиуспеем, конечно. А то вдруг нашему лебедю знания повезет, он быстро найдетнужный день и скоро вернется.

Оставшись один, Камень вернулся мыслями к НиколаюДмитриевичу. Его тоже задел за живое разговор генерала с Родиславом, потому чтоГоловин невольно затронул одну из самых сложных для Камня философских проблем –правду. Насчет истины у Камня сомнений не было, истина – это святое, и еенельзя попирать ни при каких условиях. Но вот правда, которая, как известно,далеко не то же самое, что истина, – это совсем другое дело. Правда –категория субъективная, и распространяются ли на нее те же требования, что и наистину, – это еще большой вопрос. Какая правда нужна человеку? Только та,которая в конечном итоге является истиной, или любая? И нужна ли вообще правда,если она не является объективной истиной? Вон Головин про кино говорил, про«Иди и смотри». Камень сам картину, само собой, не видел, но Ворон посмотрел ив деталях пересказал, и Камень очень хорошо помнил свою реакцию: с однойстороны, у него разболелось сердце от такой страшной, чудовищной правды, сдругой стороны, ему захотелось взять автомат и идти стрелять во всех тех, ктоэто допустил, а с третьей – он не был уверен в том, что в этом фильме показалиобъективную истину. А может быть, это была всего лишь субъективная правда?