догадаться, что она собиралась ему сказать.

Марианна не оплакивала утрату матери, с которой только что познакомилась и которую так быстро потеряла, а прощалась с ним.

Сент-Джон посмотрел ей в глаза и увидел правду. Ее не удастся уговорить, так что нет смысла умолять остаться с ним.

– Это ты сейчас так думаешь, – сказала она горько, – но со временем начнешь на меня злиться. Столь неравный брак превратится для нас обоих в пытку.

– Думаю, ты ошибаешься.

– Значит, мы обречены на вечное несогласие. – Она прерывисто вздохнула, в глазах ее блестели непролитые слезы. – Я еще в самом начале наших отношений взяла с тебя слово, что все завершится до возвращения домой. И ты действительно собираешься нарушить свое обещание?

Какой коварный удар.

После долгого мучительного раздумья герцог кивнул:

– Все будет, как ты хочешь.

В любимых карих глазах мелькнуло такое изумление, что Сент-Джон вдруг подумал: а вдруг он совершил ошибку, сдавшись так быстро? Вдруг она могла согласиться? Но момент, если таковой и существовал, уже был упущен.

Дорога из Реймса в Кале ничем не походила на дорогу из Химмель-хауса в Реймс.

Эллиот, Син и Гай ехали в одном фургоне, три женщины – в другом. Разговоры, если они и начинались, были короткими и натянутыми.

Похоже, не одному Сент-Джону дали отставку.

Гай, опершись о фальшборт рядом с ним, протянул:

– Итак…

Герцог избегал лучшего друга вот уже несколько дней. Это было непросто, особенно учитывая, что они втроем ехали в одном фургоне.

– Итак… – повторил Гай, как будто в первый раз Сент-Джон его не услышал.

– Ты ведь не отстанешь, верно? – спросил тот.

– Нет. Получил отставку?

– А ты? – парировал Сент-Джон.

– Да, – сразу же ответил Гай, явно желая поговорить о своих делах гораздо сильнее, чем совать нос в чужие. – Я думаю, они сговорились еще в Реймсе.

Сент-Джон мысленно с ним не согласился, но промолчал.

– Полагаю, это к лучшему, – вздохнул Гай.

С этим Сент-Джон совершенно точно не согласился, однако не собирался обнажать свою израненную душу даже перед самым давним другом.

– По тому, как она отреагировала на мое предложение, можно было подумать, что я предлагал ей дохлого барсука.

Сент-Джон вскинул брови:

– В содержанки?

– Разумеется. – Гай наморщил лоб. – А что еще-то?

Сент-Джон молча уставился на приятеля. Глаза Гая полезли на лоб.

– Ты не мог сделать это.

Герцог перевел взгляд на горизонт.

– Может, рехнулся?

Почему все задают ему один и тот же вопрос? Да он один из самых здравомыслящих на свете!

– Кто рехнулся? – спросил Эллиот, подойдя к Сент-Джону с другой стороны.

– Наш приятель просил руки Марианны.

Эллиот изумленно открыл рот и пробормотал что-то нечленораздельное.

– И это все, что ты можешь сказать? – возмутился Гай.

Эллиот не обратил на него внимания.

– А как насчет тебя и… гм… Браун, а, Эллиот? – поддел его Гай и хохотнул. – Ты уже позвал ее замуж? Или тебе нужно испросить разрешения у Ангуса?

Эллиот был эмоционален, как гранитная статуя.

Гай вскинул вверх руки:

– Что? Я же только шучу. Что на вас обоих нашло? Как, по-вашему, все это должно было закончиться? Неужели я единственный, у кого еще остался здравый смысл?

– Нет, если слова «здравый смысл» означают то, что я думаю.

Все трое повернулись, услышав насмешливый голос Сесиль.

Сесиль и Джо – и Ангус – только что вышли на палубу, и француженка презрительно смотрела на Гая, изогнув черную бровь, словно подзуживая его.

Гай благоразумно держал рот на замке.

– Как себя чувствует Марианна? – спросил Сент-Джон.

– Жить будет, – отозвалась Сесиль, тоже опершись на фальшборт. – Но морская болезнь многих заставляет желать смерти.

Француженка обернулась к Стонтону, нарочито игнорируя своего бывшего любовника.

– Чем будете заниматься по прибытии в Лондон, ваша светлость?

– Я не задержусь в Лондоне, – ответил тот, решив, что Марианна поручила Сесиль выяснить, как лучше всего избегать неловких встреч с любовником, когда они сойдут на берег. – Поеду домой, в Вортам.

Он не знал, долго ли там пробудет. Сначала Сент-Джон планировал привезти Бена с собой в Вортам и остаться там до конца года, поддерживая ложь о поездке в Америку. А сейчас… что ж, раз война на носу, ему придется вернуться в город, и чем раньше, тем лучше. Когда же начнут спрашивать, почему он так рано вернулся, придумает что-нибудь.

– Я еду в Лондон, – сказал Гай, не дождавшись вопроса от Сесиль.

– А вы? – спросила она Эллиота.

– Мне нужно вернуться к работе. Смею предположить, я буду очень занят. – Он коротко взглянул на Джо, но та словно не слышала их разговора: поглаживала Ангуса по голове.

– Действительно, – добавил Эллиот громче. – Уверен, я им просто отчаянно нужен. Возможно, придется даже нанять больше сотрудников с определенными… гм… талантами.

Джо отошла от них, направляясь к носу судна, и Гай перевел взгляд с быстро исчезавшей фигурки на Эллиота.

– Ты говоришь о том, о чем я подумал?

– У Блейд уже есть работа, – произнесла Сесиль, обращаясь к Эллиоту, и бросила жесткий, неприязненный взгляд на Гая. – У нас троих полно дел в театре. Мы будем очень заняты.

Гай откашлялся и попятился, наткнувшись на ее язвительный взгляд.

Сесиль снова обернулась к Стонтону.

– Я убедила Марианну сосредоточить все внимание на деловых вопросах. Она оставит занятия боксом.

Сент-Джон это уже знал. Это было единственное обещание, которое он вырвал у нее. Марианна поделилась с ним планами взять на себя управление цирком, и он приветствовал этот шаг.

К несчастью, пустоту внутри данное обещание заполнить не могло.

Марианна еще не знала, что 1815 год будет совершенно особенным в ее жизни, да и в жизни соотечественников.

Кровь, пролитая в Ватерлоо, превратила остаток лета в посткошмарное отчаяние.

Настроение союзников после битвы было решительным: Наполеон Бонапарт не избежит наказания за свои деяния.

Несколько недель Марианна вместе со всем миром гадала, будет ли ее отец публично казнен в Париже, сбежит в Америку или, как он, кажется, надеялся, снова поднимет Францию на свою защиту.

А вышло так, что 15 июля 1815 года, на следующий день после дня взятия Бастилии, двадцать первого дня рождения Марианны, он сдался безо всякой шумихи.

Тогда же она получила письмо от французского адвоката, где он сообщал об открытии на ее имя счета, на котором лежат пять тысяч фунтов, и заверял, что на этот счет будет ежегодно поступать сумма в полторы тысячи фунтов.

Пришло и еще одно письмо от некой Мари Дюпон. Марианна улыбнулась, увидев это имя, и порадовалась, что мать все же нашла способ послать ей весточку.

«Настроение в Париже мрачное.