Дважды за много лет этот великолепный город был разорен. После возвращения Бурбонов мне неоднократно поступали просьбы о том, чтобы я вернулась к своим обязанностям на морозном Севере. (Эти два слова были несколько раз подчеркнуты.) Я стойко сопротивляюсь давлению, но не знаю, сколько еще продержусь.

Я перебросилась парой слов с твоим отцом незадолго до того, как он покинул Париж и совершил паломничество к могиле своей возлюбленной».

Марианна поняла, что имеется в виду Мальмезон, последний дом Жозефины недалеко от маленького городка, где ее похоронили.

«Я рассказывала о тебе. Ты должна знать, что он улыбнулся в первый и последний раз, когда узнал, как его дочь когда-то зарабатывала на жизнь. „Дочь своего отца“, – сказал он. – „Несгибаемый боец“.»

Плакала ли Марианна, когда прочитала это?

Возможно, смахнула слезу.

Но она, как и весь остальной мир, испытала облегчение, когда 8 августа ее отец взошел на борт «Нортумберленда», корабля, который через полмира отвез его в новую тюрьму, на остров Святой Елены.

В те лето и осень имя герцога Стонтона часто упоминалось в политическом разделе национальных газет, но только зимой, в период, названный малым сезоном, она стала натыкаться на упоминания о нем в светской хронике. И трещина в ее сердце все углублялась по мере того, как это имя связывали с какой-нибудь юной, титулованной и, вероятно, красивой леди.

Объявление о его помолвке неизбежно появится – Марианна это понимала. В конце концов, герцог Стонтон слишком долго оставался брачным призом, соперничать с которым мог только лорд Карлайл.

К концу 1815 года и богатые, и бедняки хотели поскорее оставить далеко позади этот напряженный, бурный год. Авторы колонок светской хроники будто устроили между собой состязание в матримониальных прогнозах.

1816-й, предсказывали сплетники, будет годом, когда и Стонтон, и Карлайл женятся и остепенятся.

С началом нового года Марианна окончательно перестала читать газеты.

Глава 36

Первые несколько месяцев после возвращения Сент-Джон был слишком занят тем хаосом, который создавал на континенте отец Марианны, чтобы предаваться жалости к себе. Собственно, обязанности в парламенте отнимали у него все время осенью и зимой 1815/16-го, но после Рождества, которое он так неразумно решил провести в Лондоне на случай, если кое-кто передумает, перестанет упрямиться и начнет его искать, Сент-Джон отказался от надежды на благоразумие Марианны.

Она его отвергла и уступать не собирается.

В самое Рождество он получил сообщение от тетушки Джулии – его мать умерла во сне в возрасте пятидесяти шести лет.

Приготовления к скромным, очень частным похоронам заняли весь январь.

И только он собрался вернуться в Лондон, как курьер доставил ему еще одно сообщение, на этот раз от Гая.

В отличие от матери Сент-Джон, которую многие считали умершей много лет назад, герцог Фейрхерст, дед Гая, пользовался большой популярностью, и на его похороны пришли сотни людей.

Смерть приходит трижды, мрачно предрекла тетя Джулия, сопровождавшая Сент-Джона в поездке в Лондон; она впервые собиралась принять участие в светском сезоне после своего собственного дебюта, случившегося несколько десятков лет назад.

В тот раз она поехала лишь потому, что в доме, погруженном в траур, устраивались лишь камерные семейные развлечения. Хотя его тетушка не так смущалась своих отметин на лице, как многие другие, переболевшие оспой, все же по природе своей она была замкнутой.

Поднимаясь по ступеням в Стонтон-хаус, Сент-Джон опять думал, как правильно поступил, что сумел уговорить тетушку поехать с ним. Теперь дома его ждали, хотя он часто возвращался очень поздно, вот как сегодня.

В прошлом одиночество его не беспокоило, но после возвращения из Европы… да, дом словно сделался еще больше и казался совсем пустым.

Баффл, как обычно ожидавший у входной двери, распахнул ее до того, как Сент-Джон поднялся на верхнюю ступеньку.

– Добрый вечер, ваша светлость, – сказал он, повернулся, отпуская стоявшего за спиной лакея, и принял у герцога шляпу. – Я как раз собирался отправить к вам одного из лакеев с сообщением.

Сент-Джон перестал стягивать перчатку и замер, чувствуя, как внутри все сжалось.

– Что-то случилось с тетушкой?

– О, леди Джулия в здравии, ваша светлость. Это мистер Уингейт – он в библиотеке.

Сент-Джон взглянул на часы: почти полночь. Странно, почему Эллиот не пожелал встретиться с ним в клубе, где они ужинали с Гаем.

Гость сидел у камина и читал одну из газет, которые доставлялись его светлости ежедневно.

– Рад видеть тебя, Стонтон, – сказал он, улыбнулся и отложил газету.

– И я тебя. Мне казалось, ты собирался провести в Париже еще неделю.

– Нет, я вытянул длинную соломинку и получил разрешение вернуться раньше.

– И это плохо, верно? – посмотрел на него Сент-Джон.

В прошлом году Эллиот получил специальное назначение и теперь бывал за границей чаще, чем дома.

– Ну, не очень хорошо. – Он вздохнул. – Однако теперь я довольно надолго обосновался дома.

Сент-Джон налил себе выпить и приподнял графин, предлагая Эллиоту, но тот отказался:

– У меня еще есть. Баффл суетился вокруг меня, будто я его давно потерянный внук. Сказал, что я похудел, и грозился разбудить кухарку, чтобы меня накормила.

Герцог склонил голову набок и оценивающе посмотрел на друга:

– Ты и вправду какой-то тощенький.

Эллиот хохотнул.

– Ну и что привело тебя ко мне в такой час? – спросил Сент-Джон, усаживаясь в кресло напротив друга. – Ты даже домой не заглянул, судя по виду.

– Да, прошу за это прощения.

Сент-Джон отмахнулся:

– Ерунда. Ты знаешь, о чем я.

Эллиот наклонился к кожаному саквояжу, стоявшему у его кресла.

– У меня тут кое-что есть… и это может оказаться очень важным. – Он вытащил официальное на вид письмо и протянул другу.

Сент-Джон посмотрел на печать, и глаза его полезли на лоб.

– Ты уверен, что мне следует…

– Вообще-то нет. Отдав тебе это письмо, я нарушил сразу несколько законов и примерно столько же международных соглашений. И это только отчасти шутка, – заявил Эллиот, поймав его удивленный взгляд. – Просто открой его и… ничего мне не говори.

Заинтригованный, Сент-Джон сломал тяжелую восковую печать и развернул документ, заставивший его, человека, давно привыкшего к виду королевских указов и посланий, поднять брови.

Довольно короткий документ был написан витиеватым, почти неразборчивым почерком. Дочитав до нужного раздела и увидев знакомое имя, герцог резко поднял голову.

Эллиот уже усмехался.

– Ты дьявол, – прошептал Сент-Джон. – Как ты…

– Я не имею к этому никакого отношения. Похоже, никто толком не понимает, кто и что за этим стоит. Хотя, по слухам, оно пришло откуда-то из-за пределов страны.

Сент-Джон аккуратно сложил документ и