себе. Он немного поупирался, но снова лег рядом и она, положив голову ему на грудь, призналась:

– Я ужасно ревнива.

– Надеюсь, я никогда не дам тебе повода ревновать. – Он пригладил ей волосы и крепче прижал к груди. – Я как одна из тех птиц, что выбирают себе пару на всю жизнь.

– Ты имеешь в виду стервятника?

Сент-Джон громко расхохотался.

– Ты маленький поросенок. – Он сунул руку под одеяло и ущипнул ее за попу, заставив пискнуть. – Я-то думал о какой-нибудь царственной птице.

– Например гусе?

Сент-Джон закатил глаза:

– Да, Марианна, именно о гусе.

Она затряслась от смеха.

Герцог почувствовал, как по его лицу расплывается глупая улыбка. Существует ли что-нибудь более интимное, чем смеяться с любимой после занятий любовью? Если и существует, он не мог припомнить.

Минутой спустя она нарушила его теплое удовлетворение:

– Я знаю, что ты ничем не похож на Доминика, но тогда я бы никогда не поверила, что он может сделать со мной то, что сделал. Поэтому…

– Ты не доверяешь собственным суждениям?

Она кивнула, и ее шелковистые волосы защекотали его грудь.

До сих пор Сент-Джон надеялся, что можно будет навсегда забыть про эту историю, но теперь понял: для Марианны она все еще слишком свежа.

– Почему бы тебе не рассказать мне, что произошло, любимая?

Ей хотелось бы закрыть эту ужасную тему, но что-то заставляло возвращаться к ней вновь, даже когда Сент-Джон сказал, что ничего знать не желает. Она не могла его в этом винить: ведь и ей тоже не хотелось ничего знать о его любовницах – ни об их количестве, ни об их красоте, – вообще ни о чем.

Но…

– Почему бы тебе просто не рассказать мне обо всем, любимая?

Марианна зажмурилась, словно могла таким образом удержать распиравшие ее изнутри чувства. Она так сильно его любила, но на какое-то время стала одержима им, почти как когда-то Домиником. Он тоже клялся в любви, очаровывал, ухаживал за ней, внушал, что она единственная для него.

Она говорила себе, что была тогда наивной дурочкой, едва закончившей школу. Барнабас, несмотря на все свои недостатки, не подпускал к ней Доминика до тех пор, пока она не начала заниматься боксом, а вот тогда неожиданно стал уговаривать поужинать с бароном.

– Он ухаживал за мной… он умел быть очень обаятельным и казался настоящим джентльменом. Никогда не допускал ничего неподобающего по отношению ко мне, всегда настаивал на присутствии компаньонки. Это было…

– Опьяняющим? Головокружительным? Лестным?

– Да, все это вместе.

– Я видел Доминика, когда он старался понравиться, не раз сам подпадал под его обаяние. Он использовал все. Не одну тебя он сумел одурачить. Он обладал многими талантами, и один из них – умение очаровывать, по крайней мере на какое-то время.

– Ну, мне не повезло – меня сумел довести до свадебной церемонии. Почти сразу же после того, как мы перебрались в его дом в Чатеме, он начал меняться. Сначала по мелочам – например, уходил куда-то на всю ночь, – но затем начал приводить в дом каких-то людей. – Она сглотнула. – Я выросла в цирке и вроде должна была привыкнуть… к распутству. Но ты провел с нами немало времени и знаешь, каким строгим был Барнабас.

– Знаю, – согласился Сент-Джон. – Признаюсь, я удивился, когда понял, как мало у вас происходило…

– Думаю, ты хотел сказать «порочного».

Он кривовато улыбнулся:

– Ты права. Я очень ошибался, когда считал ваш цирк таким же, как другие.

Марианна поцеловала его и продолжила:

– Я приходила в ужас от того, что Доминик заставлял делать этих людей. И все, кто на него работал, были такими забитыми и отчаявшимися. Он устраивал вечеринки каждую ночь, и жизнь день ото дня становилась все более омерзительной. А потом я застала его в одной из гостевых спален в постели с двумя женщинами.

Сент-Джон крепче ее обнял, но не произнес ни слова.

– Я не знала, что делать. Я же верила, что мы действительно женаты, и не знала, что угодила в западню. Это было… ужасно. А потом появилось то объявление в газете, и я обнаружила, что Доминик уже женат почти год. – Она фыркнула. – Теперь-то я подозреваю, что именно он стоял за этим внезапным таинственным объявлением, – идеальный способ избавиться от меня, при этом избежав необходимости самому сообщать мне правду. – Она приподнялась на локте и стала смотреть на Сент-Джона сверху вниз. – К тому времени он знал, кто мой отец, видел и письмо, и медальон. Думаю, он уже некоторое время планировал свой побег из Англии, и уверена, что собирался использовать меня, когда окажется во Франции. Полагаю, он надеялся, что я стану его главным козырем, когда он войдет во французское светское общество. Но потом…

– Потом твой отец начал проигрывать эту войну, а стать зятем Бонапарта – так себе карьера.

Марианна кивнула:

– Я знаю, это прозвучит так, будто я ищу себе оправдания, но готова поклясться жизнью, что церемония, соединившая нас, была настоящей, Син. И когда я узнала правду, это меня… сломило.

– Доминик был мастером лжи и обманов. – Он погладил тугие мышцы ее живота. – У тебя есть серьезные основания не доверять мужчинам, но клянусь, что всегда буду ставить твою жизнь, безопасность и счастье выше своих.

Марианна положила ладонь ему на щеку, и на ее лице проступила нежность, какой он до сих пор не видел.

– Знаю. Я никогда не собиралась подвергать…

– Ш-ш-ш, – прошептал Сент-Джон, снова привлекая ее к себе. – Отдохни немного, милая.

– Завтра приедем в Реймс, – зевнула Марианна. – Как ты думаешь, Син, кто меня там ждет?

– Не знаю, дорогая.

Но хотел Сент-Джон одного – пусть то, что ожидает там Марианну, не разобьет ее сердце. И от души на это надеялся.

Глава 34

Реймс, как и все города, через которые они проезжали, готовился к войне.

Марианна хотела поехать на Реджи, но Джо очень спокойно предложила, чтобы на завтрак этим утром она надела платье.

– Ты такая красивая, – пробормотал Сент-Джон, когда Марианна начала нервно разглаживать складки на элегантном платье, которое одолжила ей Сесиль.

Он побрился, но по-прежнему оставался в скромной одежде и в очках.

Они сидели на скамье в фургоне и рассматривали в окно оживленные улицы Реймса.

Все газеты восхваляли Бонапарта, перепечатывая уже ставшую знаменитой фразу, сказанную им в Гренобле. Он подъехал к королевским войскам, распахнул на себе мундир и объявил: «Если кто-то хочет меня убить, то вот он я!»

Вместо того чтобы застрелить его военные части, одна за другой, войска стекались к