и падает жертвой соблазна. Затем ее похищают и заточают в каменной башне; она ждет спасения, но положение становится лишь все хуже и хуже… С болью в голосе он спросил:

— Ты думаешь, я в это поверю?

— Верить или не верить — это твое личное дело. Но сейчас перед тобой уже не та женщина, рядом с которой ты проснулся этим утром. Я усвоила один урок: в жизни бывают моменты, когда надо уметь сказать нет. Сейчас как раз этот самый момент.

— Как у тебя все просто.

— Нет, мне это далось совсем не просто.

Киен попытался собраться с мыслями. Допустим, ничего этого не было на самом деле; допустим, Мари нарочно все это выдумала — даже если это и так, одного отрицать было нельзя: она больше не хотела с ним жить. И это было единственной правдой.

— Ладно, — выдавил он. Мари посмотрела ему в глаза. — Уеду я, уеду.

— Так будет лучше для всех. Я знаю, как тебе тяжело, но ты должен это сделать. Ты должен уехать.

— Так и быть, я уеду. Но при одном условии.

— Каком еще условии?

— Я забираю Хенми с собой.

— Что?!

Мари подскочила с места. Вдали громко разлаялась чья-то собака.

— Ты рехнулся?

— Нет, я в полном уме.

— Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Как ты можешь забрать Хенми туда?

— Вообще-то там тоже люди живут.

— Там дети каждый день не доедают! Как будто ты сам не знаешь?

— Ничего подобного. Там всего лишь нет фастфуда и компьютерных игр. Ах да, и еще кое-чего. Жестокой конкуренции, бесконечных платных курсов и репетиторов, ужаса вступительных экзаменов, наркотиков и контрацептивов — такого там тоже нет.

— Что ты несешь?

— Ты ведь сама когда-то так думала. Ты сама верила, что Северная Корея — это путь к решению всех наших проблем. Забыла? И ты же еще изнывала от зависти, когда Лим Суген попала в Пхеньян.

Мари всеми силами пыталась подавить в себе нарастающую панику. Ее голос дрожал и обрывался после каждого слова:

— Тогда мы были молоды. И обстановка в политике сейчас другая.

— Ладно, допустим, ты права. Допустим, положение на Севере стало хуже, чем тогда. Но мы все равно должны дать Хенми право на выбор. И речь тут не о выборе страны или идеологии, а о выборе родителя. Мы должны спросить у нее самой, с кем из нас она захочет остаться.

— С какой стати она должна отвечать за твои ошибки? Это же ты жил все это время под чужим именем и обманывал жену с дочерью. Так почему теперь она должна стоять перед таким тяжелым выбором?

— Не хочу показаться мелочным, но ты первая начала. Значит, женщина, которая спит без разбора с двадцатилетними студентами, имеет право быть матерью, а разведчик не имеет права быть отцом? Что-то не вижу в этом логики!

Голос Киена уже срывался на крик. Мари не уступала ему и тоже перешла в наступление:

— Ах вот мы как заговорили? Ты всегда был таким мерзавцем?

— А почему ты не оставляешь за мной ни малейшего права на собственного ребенка?

Мари достала из сумочки телефон и, сжимая его в дрожащей руке, отчаянным голосом пригрозила:

— Я вызову полицию! Сейчас же наберу один-один-два и заявлю на тебя. Я не шучу, слышишь? Немедленно убирайся!

— Ты не сделаешь этого. Ты не можешь этого сделать.

— Это почему же? Я заявлю в полицию, а когда тебя посадят, подам на развод, нет, вообще попрошу признать наш брак недействительным. И можешь не сомневаться, суд будет на моей стороне, потому что человека по имени Ким Киен нет и никогда не было. Не думай, что я не смогу этого сделать, понял? Не приближайся ко мне, иначе я закричу!

Она дважды набрала единицу и, приложив палец к кнопке «2», напряженно посмотрела в глаза мужу:

— Не вынуждай меня делать это.

— Ладно, хватит. Твоя взяла.

Мари медленно опустила руку с телефоном, затем молча развернулась и зашагала прочь. Сделав пять шагов, она остановилась и посмотрела назад.

— Прощай. Береги себя.

Ее голос сильно дрожал. Киен сделал несколько глубоких вдохов и тихо ответил:

— Иди скорей в дом. Хенми, наверное, заждалась.

Их голоса едва доносились друг до друга. Мари снова повернулась в сторону дома. Только сейчас она вдруг почувствовала, что от одолевавшей ее весь вечер свинцовой усталости не осталось и следа. Все тело пульсировало от прилива энергии. Она решительным шагом удалялась от Киена и вскоре исчезла в темноте двора.

46

Киен неподвижно смотрел вслед уходящей Мари. Вскоре она окончательно скрылась из виду, и он снова опустился на скамейку. Пронзительная тоска шквалом окатила его с ног до головы, и он почувствовал, как все внутри него задрожало. Чувства, которые он сдерживал на протяжении всего этого дня, прорвали плотину и разом вылились наружу. Он тихо заплакал. Тяжелые всхлипы подступали к самому горлу, и он изо всех сил сжимал губы, чтобы не дать им волю. Он плакал впервые с тех пор, как попал на Юг. Перед его глазами всплыла палата роддома в тот день, когда он впервые взял на руки Хенми, затем зал бракосочетаний и их свадьба с Мари. Оба раза на улице стояла невыносимая жара, и оба раза он дрожал от страха, что вот-вот кто-нибудь появится, разоблачит его перед всеми и отнимет у него жену или ребенка. И перед свадьбой, и накануне родов его постоянно мучали страшные сны. Ночной кошмар годами жил бок о бок с ним, словно старый верный пес, который лаял, когда Киену самому хотелось кричать, и страдал от боли вместо него, когда ему было больно. Прогнать такого пса никак нельзя, но и держать его вечно при себе тоже невозможно. Он часто видел во сне исчезающие лица невесты и младенца. А иногда гости на свадьбе вдруг превращались в живых мертвецов и гнались за ним. Один раз ему даже приснилось, как его новорожденная дочь обнажила зубы в сердитом оскале. Но в какой-то момент старый пес по имени кошмар куда-то исчез, и Киен постепенно все увереннее наслаждался спокойствием размеренной жизни. Подобно любому мужчине среднего возраста, он мог оглянуться назад и вздохнуть: «Ох, то были тяжелые и одинокие дни моей молодости». Однако все это были лишь самообман и его чрезмерная самоуверенность по отношению к жизни.

Он вытер слезы, высморкался и прочистил горло, затем достал телефон и очень медленно, цифру за цифрой набрал номер. Долгое время никто не отвечал, но Киен терпеливо ждал, не отрывая трубку от уха. Наконец