Чоном было нечто общее. С какой стати они оба так разболтались? К чему эти дурацкие шуточки и байки про студенческий драмкружок — чтобы поиздеваться над ним? И это, по их мнению, смешно? А может, это специальный прием, и они просто усыпляют его бдительность? Или они правда пытаются убедить его, что все происходящее не более чем один большой спектакль? Чего, чего они добиваются? Хотя кто знает, может, они сами боятся его, своей жертвы, подобно тому, как жрецы в древние времена боялись, что в них проснется сострадание к возложенному на алтарь живому существу и это в конце концов причинит им боль. Может, все эти глупые шутки и нелепые остроты, эти через силу состроенные улыбки нужны им для того, чтобы оградить самих себя от этой невыносимой драмы, в которой человеческая жизнь буквально висит на волоске. При этой мысли Киену стало их жаль и он почувствовал некоторое облегчение, пускай даже совсем незначительное. Впервые за весь день он смог вынырнуть из водоворота событий, обрушившихся на него с самого утра, и спокойно оглянуться. Ну конечно, а кому не свойственно бояться? Вы ведь тоже люди, в конце концов. Представляю, какой это для вас стресс сидеть тут посреди мочи и заниматься черт знает чем.

— И что это за дело?

Чон достал из внутреннего кармана пиджака черные наручные часы.

— Наденьте-ка вот это. — сказал он, протягивая часы Киену. — Это что-то вроде электронного браслета. Как только вы наденете его на запястье, снять будет уже невозможно, а если вы и попытаетесь это сделать, нам тут же поступит сигнал. Посмотрите, выглядит точь-в-точь как обычные часы, не правда ли? Он очень легкий, так что мешать вам совсем не будет. Время он тоже показывает, и даже будильник есть.

На часах красовалась надпись «Касио».

— Почему бы вам просто не схватить меня сразу и не отвезти на допрос?

— Ну зачем же? Торопиться нам некуда. Сегодня просто возвращайтесь домой и ведите себя как обычно. Пока этого достаточно.

Киен вскочил с места. Со стороны клумб тут же послышалось какое-то движение — шорох веток живой изгороди, трущихся об одежду. Видимо, несколько человек все еще были в засаде.

— Я не могу вернуться домой.

— Почему? Вас ведь ждут супруга с дочкой.

— Я только что говорил с женой, — твердо отрезал Киен. — Она уже все знает.

Он понимал, что домой путь ему заказан. Чон закинул в рот еще одну фисташку.

— Да, мне очень жаль, но мы подслушали часть вашего разговора.

Киен почувствовал, как его лицо залилось краской.

— Тогда как вы можете говорить мне, чтобы я шел домой? Нет, это исключено.

— Но вы должны это сделать. Разве Хенми не нуждается в отце?

Киен немного помолчал. Действительно ли он нужен Хенми?

— Жена сама прекрасно ее воспитает.

— Да, но ведь сейчас она как раз начала взрослеть.

Киен снова упал на скамейку.

— Вы же сами сейчас все слышали. Моя жена хочет, чтобы я уехал на Север.

— Она сказала это сгоряча, потому что сильно на вас рассердилась. К тому же, как видите, ваше возвращение на Север уже невозможно.

— Откуда вам знать, она же не ваша жена? — рассердился Киен. — Я знаю ее как никто другой.

— Конечно, никто с этим не спорит. Однако поставьте себя на ее место. Она ведь только что узнала, что все эти пятнадцать лет вы ее обманывали. Так что ее реакцию вполне можно понять. Но не волнуйтесь, все образуется. На то ведь и есть семейные ссоры: сегодня война, а завтра снова как ни в чем не бывало.

Киен ничего не сказал в ответ. Чон тоже некоторое время сидел молча. Затем он смял в руке опустевший пакетик из-под фисташек и выбросил в сторону. Земля у него под ногами была усыпана пустой скорлупой. Он достал из кармана булочку с кремом и разорвал пластиковую упаковку.

— Прошу прощения. Не подумайте, что я какой-нибудь обжора. Просто мне из-за опухоли вырезали полжелудка, и теперь приходится постоянно что-то есть.

— Ничего страшного.

Чон укусил булочку и тихо зажевал. Киен закинул в рот оставшиеся фисташки, которые уже стали влажными от его ладони и казались совершенно безвкусными.

— Знаете, господин Чон, мне кажется, вы не совсем понимаете, что за человек этот Ким Киен.

— Что вы имеете в виду?

— Когда я был еще школьником — мне было лет пятнадцать, наверное, примерно как Хенми сейчас, — я вернулся однажды вечером домой и обнаружил, что мать перерезала себе вены. С тех пор каждый раз, когда я шел после школы домой, мне всегда было… в общем, вам не понять этого чувства. Вы понятия не имеете, каково это, когда собственный дом становится для тебя сущим адом. Это было просто невыносимо. Не знаю, зачем я вам все это рассказываю, но я до сих пор иногда просыпаюсь по ночам в холодном поту и мне кажется, будто я снова в Пхеньяне, в той самой квартире, где я жил в детстве. Во сне я снова возвращаюсь в тот кошмар.

— Мне жаль, что вам пришлось такое пережить.

— Лицемерить тут ни к чему. Я считаю, что самая важная задача любого родителя в том, чтобы подарить ребенку как можно больше красивых воспоминаний. А я так и не смог сделать этого для Хенми. Отец из меня, наверное, никудышный. Но еще важнее, я думаю, не допустить, чтобы у твоего ребенка по твоей вине остались кошмарные воспоминания. Я не хочу идти сейчас домой и на глазах у дочери уличать жену в измене, допытываться, закатывать ей скандал, который наверняка закончится ответными обвинениями с ее стороны и взаимными проклятиями. Я не хочу причинять эту боль Хенми, у которой впереди еще вся жизнь, понимаете? Мари права. Достаточно лишь одной моей жертвы, чтобы…

— Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Но все зависит от того, как вы с этим справитесь. Вы должны вернуться вон в тот дом.

— Да не могу я, сколько раз вам можно говорить?! — не выдержав, закричал Киен.

Чон от неожиданности растерялся:

— Тише, тише, успокойтесь! Вы меня давно убедили, честное слово. Поверьте мне. Но я здесь ничего не решаю, понимаете? Я всего лишь исполнитель на побегушках и делаю, что мне приказано сверху.

На мгновение Киен представил, как густая, вязкая кровь медленно течет по его жилам. Ощущение полного бессилия липло к телу, словно намокшая одежда. Подобно землемеру К. В поисках пути к Замку, он не знал ничего о том, кто его противник, с кем и чем ему