– Это как раз было накануне Пасхи. Тогда ее, конечно, малокто отмечал, но все-таки около церквей собирались старухи с куличами. Япогуляла и поехала к Гале. Она тогда снимала комнату недалеко от Измайловскогопарка. Было уже около полуночи, в метро почти пусто. Напротив меня в вагонесидел какой-то мужчина, я на него даже и не глянула бы, но он все время чем-тошуршал. Вижу: он развернул целлофановую обертку и читает газетные вырезки. Ивдруг поднял глаза и увидел, что я на него смотрю. Я, конечно, сразуотвернулась, но он уже, наверное, что-то себе возомнил, потому что смотрел наменя так… я думала, дырку проглядит! Ну, конечно, я была очень, оченьхорошенькая! – В голосе Алины Яковлевны появились нотки нежности. – Такаяпикантная, современная. И одевалась замечательно. Помню, у меня были такиеажурненькие чулочки – с ума сойти! Но при этом, – добавила строго, – держаласьочень сдержанно, на мужчин даже не смотрела… Мне стало страшно от его взглядов.Еле дождалась своей станции, но на эскалаторе он стал рядом. Я вообще чуть неумерла от ужаса! Но он ушел вперед, и наверху я его уже не видела. Вышла –пусто. Ну думаю, слава богу! А мне надо было идти по узкой дорожке междудомами. Я все время оглядывалась, добежала кое-как до Галиного подъезда. И тутон на меня накинулся! Ударил, схватил за горло, затащил в подвал… Я, конечно,хотела кричать, но он выхватил нож… Вот там, на полу, в подвале, я и рассталасьсо своим девичеством!

Алина Яковлевна закрыла лицо ладонью…

После паузы продолжила:

– Он меня живую оставил – спасибо и на том. Ушел – явалялась без памяти. Потом очнулась уже под утро, начала подниматься, слышу –что-то хрустит. Смотрю – вот эти вырезки в целлофане. Я их чисто машинальносунула в сумку, думала, может, с их помощью милиция…

– Ты заявила в милицию? – перебила Альбина, и мать остро,опасливо глянула на нее. Отвела глаза:

– Да нет… постыдилась позориться. А через месяц, когдапоняла, что беременна, уже поздно было заявлять. Хотела сделать аборт, конечно,а врач сказал: детей больше не будет! Ну, я и подумала: может, найдется добрыйчеловек, возьмет с ребенком. Не нашелся, нет. Зато… вот ты…

Альбина кивнула:

– Спасибо, что не сделала.

Если честно, ей хотелось сказать: «Ну и зря не сделала!Зачем я тебе? И ты права: я вообще никому не нужна». Но говорить этого,конечно, было нельзя. Поэтому спросила о том, что волновало всю жизнь:

– А он был кто? Какой?

И получила наотмашь:

– Уголовник какой-то. В сапогах, телогрейке – прямо сейчас слесоповала! А воняло от него – я тебе передать не могу… Надо же, а? Как бумажкисохранились, непонятно. Думала, давно выкинула это дерьмо, так ведь нет! Но ужбольше их тут не будет.

Она подняла коробку с мусором и вышла в коридор.

Альбина сделала было движение вслед, но только махнуларукой.

Ею вдруг овладела странная апатия. Да… воистину – меньшезнаешь, лучше спишь. Образ того подводника-летчика, геолога, который постепенносоткался из прежних выдумок матери и всегда незримо присутствовал на обочине еесознания, рассыпался прахом и был унесен ледяным ветром реальности. На этомместе появился невысокий, с опасным прищуром темных глаз человек, сжимающий вруках нож.

«Какой-то уголовник!»

Альбина усмехнулась, подавляя слезы. Ну не ирония лисудьбы?! Она зачата после изнасилования. Неудивительно, что мать потом всюжизнь ненавидела мужчин… и собственную дочь. И первый опыт общения с мужчинамидля этой самой дочери тоже был – насилие?

Это что – какое-то роковое проклятие? И ей судьба прожитьжизнь одинокой, сторонясь этих чужих, мерзких, у которых у всех в мыслях одно ито же, одно и то же?..

Она привскочила с воплем, когда чья-то рука крепко взяла ееза щиколотку.

– Опять спишь? – В кабину заглядывал водитель. – Трелевочникподошел. Похоже, скоро вся эта бодяга кончится.

Альбина выглянула. По-прежнему мутное небо, а на часах… Обоже, четвертый час!

Однако «вся эта бодяга», похоже, и не собиралась кончаться.

Опять они втроем сидели в кабине «Газели» и смотрели, кактрелевочный трактор зацепил «С-100» и вытащил его на берег. Лихо развернулся… илевая гусеница его слетела.

Альбина закрыла глаза. Да неужто сатана столь мелочен, чторешил в страстную субботу поизгаляться над теми, кто везет незамысловатыеподарки изгоям мира сего, несчастным зекам?!

– Надо было пересесть в трактор, – сказал отец Афанасиймечтательно, словно на райское видение, глядя на берег, где вспыхнул костер.

– А машина? А благотворительный груз?! – в один голосвоскликнули Альбина с водителем, и священник пристыженно замолчал. Может быть,потому, что две черные фигуры, беспорядочно метавшиеся перед огнем в попыткеводворить гусеницу на место, больше напоминали все-таки видение ада, а не рая.

…А рай на земле, как выяснилось, все-таки существует! Онскрипел и скрежетал вратами, ангел (не с огненным мечом, но с автоматом)преграждал в него вход и придирчиво проверял документы. Рай был надежноогражден от внешнего мира и даже от неба – сетками, решетками, колючейпроволокой. Альбина была так измучена, что даже не ужаснулась собственномукощунству: это место мучений многих людей она сравнила с раем! Но главное, чтотам было тепло и сухо.

Толстая, уютная женщина куда-то повела ничего не соображающуюАльбину. В убогом, полутемном помещении пахло дезинфекцией.

Попросили подождать в коридоре. Альбина стояла, чутьпошатываясь, и смотрела на стену, где висел плакат: толстый зеленый дракон снадписью на брюхе «СПИД» задумчиво смотрел на худенького человечка. Пожалуй,жертве ничего не грозило: она выглядела полудохлой и без всякого СПИДа, а глазау зеленого дракона были такие добрые-добрые…

– Посторонитесь, девушка, – сказал кто-то сзади.

Альбина отшатнулась. Человек в форме провел мимо нее узкоплечегопарня, который придерживал спадающие брюки и негромко постанывал. Пареньскрылся за маленькой дверкой с буквой М, конвойный остался в коридоре.

– Это что, больной? – с сомнением спросила Альбина.

– От здоровья не лечат, – пожал плечами конвойный.

Альбина кивнула. На самом-то деле она хотела спросить: «Эточто, заключенный?» Как-то так… запросто, без кандалов, без дула в спину…