«Осторожно, Мадлен. Не трогай ее…» – Клодия взяла ее за рукуи мягко, настойчиво потянула. Но Мадлен уже разглядывала цветы на балконе. Онапровела ладонью по мокрым лепесткам, прижала к щеке влажную руку. Я следил закаждым ее движением. Она срывала цветки, сжимала их в кулаке, мятые лепесткипадали на пол; потом она подошла к зеркалу, коснулась его кончиками пальцев,внимательно всмотрелась в собственные глаза. Моя боль прошла, я перевязал рануплатком. Я ждал, что будет дальше. Понял, что память Клодии не сохранила еесобственного превращения. Они с Мадлен пустились кружить по комнате в веселомтанце. Кожа Мадлен становилась все бледнее в неровном свете лампы. Она взялаКлодию на руки, и та старалась веселиться, но за беззаботной улыбкой пряталисьтревога и усталость.

Вдруг Мадлен ослабела, покачнулась, но тут же выпрямилась инежно опустила Клодию на ковер. Клодия поднялась на цыпочки, обняла ее итихонько прошептала:

«Луи, Луи…»

Я махнул рукой, чтобы она отошла. Мадлен опять пересталазамечать нас, она глядела на свою вытянутую руку. Ее лицо вдруг осунулось, онаприжала руку к губам: на пальцах проступали темные пятна.

«Нет, это ничего», – ласково предостерег я Мадлен,быстро подошел и взял Клодию за руку. Мадлен протяжно застонала.

«Луи», – позвала меня Клодия тихим, нечеловеческимшепотом; слух Мадлен еще не умел его различать.

«Она умирает. Ты не помнишь, как это бывает, ты была совсеммаленькая», – шепнул я в ответ еще тише, отвел назад ее пушистые локоны,чтобы она могла меня расслышать.

Я ни на секунду не сводил глаз с Мадлен, она брела вдольстен от зеркала к зеркалу. Слезы лились по ее щекам, она прощалась счеловеческой жизнью.

«Она умирает?» – воскликнула Клодия.

«Нет. – Я опустился на колени, она испуганно взглянулана меня. – Ее сердце сильное, оно выдержало испытание, значит, она будетжить. Но ей предстоит в последний раз пережить страх. Жуткий, мучительный страхсмерти».

Нежно и сильно сжимая ладонь Клодии, я поцеловал ее холоднующеку. Она посмотрела на меня удивленно и тревожно. Мадлен плакала, и я медленноподошел к ней. Она стояла, пошатываясь, раскинув руки, чтобы не упасть. Яосторожно поддержал ее, притянул к себе. В ее глазах за пеленой слез ужезагорелось волшебное пламя.

«Это всего лишь конец жизни, и только, – мягко сказаля. – Ты видишь небо за окном? Оно светлеет, значит, нам пора спать.Сегодня ты ляжешь со мной и будешь крепко держаться за меня. Скоро я заснутяжелым, беспробудным сном, подобным самой смерти, и не смогу ничем тебепомочь, ты останешься наедине со своим умирающим телом. Поэтому, чтобы поборотьстрах, ты должна покрепче прижиматься ко мне в темноте, ты слышишь? Держи меняза руки, и я буду держать тебя, сколько смогу».

Казалось, она тонет в моем взгляде, в этом ослепительномсиянии всех цветов и оттенков, недоступных глазу людскому. Я медленно подвел еек гробу и сказал, чтоб она не боялась.

«Завтра ты проснешься бессмертной, – уговаривал яее. – И уже не будешь бояться смерти. А теперь ложись».

Она испуганно отшатнулась от узкого ящика, обитого шелком.Ее кожа уже начала светиться в темноте. Но я понимал, что она сейчас не сможетлечь в гроб одна.

Не выпуская ее руки, я взглянул на Клодию, которая стоялавозле нового гроба и пристально смотрела на меня. В ее невозмутимом взгляде читаласьсмутная подозрительность и холодное недоверие. Я усадил Мадлен в кресло ишагнул навстречу этому взгляду. Молча опустившись на пол рядом с Клодией, янежно обнял ее и спросил:

«Ты узнаешь меня? Ты знаешь, кто я такой?»

Взглянув мне в глаза, она ответила:

«Нет».

Я улыбнулся и кивнул.

«Не держи на меня зла за прошлое, – шепнул я. –Теперь мы равны».

Склонив голову набок, она внимательно разглядывала меня.Потом невольная улыбка озарила ее лицо, и она тоже кивнула.

«Дело в том, – спокойно сказал я, – что сегодняночью в этой комнате умерла не эта женщина. Она будет умирать долго, можетбыть, не один год. Нет, сегодня здесь умер другой человек – я. Всечеловеческое, что еще оставалось в моей душе, исчезло бесследно и навсегда».

Ее лицо затуманилось, словно тонкая прозрачная вуаль окуталаего. Губы ее разомкнулись, она вздохнула и сказала:

«Да, ты прав. Теперь мы и в самом деле равны».

«Я сожгу эту лавку дотла!» Так сказала Мадлен. Она сиделаперед камином и бросала в огонь вещи мертвой дочери: белые кружевные и льняныеплатья, старые покоробившиеся туфли, шляпки, пахнущие нафталином и засушеннымицветами.

«Все это в прошлом». – Она встала и отступила назад,глядя на пламя. Потом бросила на Клодию ликующий взгляд, полный преданной любвии обожания.

Я не верил ей. Каждую ночь мне приходилось силой оттаскиватьее от жертв, она не могла уже больше пить, но все равно держала их мертвойхваткой. Часто в порыве страсти она поднимала оцепеневшего от ужаса человека ввоздух, разрывала ему горло цепкими пальцами цвета слоновой кости. Но я знал,что рано или поздно это безумие кончится и она прозреет, собственная светящаясякожа и роскошные комнаты гостиницы «Сент-Габриэль» покажутся ей кошмарным сном,и она захочет, чтоб ее разбудили, захочет свободы. Она еще не успела понять,что все это очень серьезно и непоправимо; с безумным восторгом онаразглядывала в зеркале свои прорезывающиеся клыки.

Но потом я начал понимать, что это безумие не пройдет, чтоона всегда жила в придуманном мире и теперь не захочет пробуждаться.Действительность была ей нужна только как пища для фантазии. Как паук плететпаутину, так она создавала собственную вселенную.