– Я буду, – сообщил я. – У вас прекраснаявидеоконфа. Я еще не видел такого разрешения!

Девушка улыбнулась снова, показав очень ровные и красивыезубки.

– В следующем году поступит в продажу, – сообщилаона. – Все передовые технологии – у вас.

Кристина показалась вверху на лестнице, в белом махровоммягком халате, в таких же пушистых тапочках, на голове тюрбан из белогополотенца, такая смешная и непривычная, я-то привык видеть ее после ваннойнесколько иной. На ходу вытирая волосы, поинтересовалась:

– Вы с кем-то разговаривали?

– С интеркомом, – ответил я.

– Да? А мне послышался женский голос!

– Это виртуальная женщина, – ответил явеликодушно. – Правда, с новыми технологиями…

Ее высокие узкие брови взлетели на середину лба.

– Что это значит?

– Что такую женщину можно трогать, щупать… Если онавлепит по роже, останется кровоподтек. Хотя, надеюсь, не влепит.

Ее серые глаза стали изумрудно-зелеными. Губы сжала, онаперевела дыхание и сказала уже тихо:

– Да, конечно… Здесь вас встретили так, что уж точно невлепит…

– Как знать, – ответил я легко. – А если менясочтут за извращенца?

Она молча смерила меня взглядом. Я сразу ощутил себядураком, не умею поддерживать простую легкую болтовню. Во-первых, на каждого изнас есть солидное досье, во-вторых, каждый видит, что у меня самая что ни естьпростая и неиспорченная рабоче-крестьянская натура.

А лучшие на свете психологи – женщины.

Ванная – роскошь, не настолько огромная, чтобы ощутитьагорафобию, с размерами тоже нужно знать меру, а как раз то, чтобы чувствоватьсебя привольно и уютно. Я тщательно побрился перед огромным зеркалом,переступил край ванны, где мощная струя из душа едва не пригнула к полу.

Я начал уменьшать напор воды, из апартаментов донессякакой-то легкий шум. Почудилось, что дверь открылась… потом закрылась последолгой паузы. Кристина, подумал я, хотя Кристина носится как молодой олененок,ее каблучки стучат так, что слышно в Москве.

Вытирался я долго, неспешно, на самом деле просто малостьтрусил выйти. Через приоткрытую дверь рассмотрел, что у большого стола появилсянебольшой столик на колесах. На столе уже три бутылки, за кого они меняпринимают, блюда накрыты блестящими металлическими колпаками, сберегают тепло.

Пока не остыло, пообедали, по Интернету уже подробнееознакомился с достопримечательностями острова. Кристина бродила по дворцу замной, как хвостик. Призналась смиренно, что страшится потеряться. Ведь я дажеванну принимал, оказывается, в другой половине своих апартаментов. Она так и ненашла, а то бы пришла потереть мне спинку. Да и вообще потереть.

До начала встречи оставалась четверть часа, я свистнул,Кристина примчалась и встала в позе цирковой собачки на задних лапах.

– Что изволите, господин?

– Пора, – сказал я сварливо. – Ты так ипойдешь?

– А что, недостаточно серьезно?

Я поморщился.

– Чересчур.

– Но, Владимир Юрьевич, – запротестовалаона, – там же виднейшие инфисты мира!.. Как-то непристойно в короткойюбке…

– В такую жару? Мы из Москвы с собой привезли!.. Замениэто… ну это безобразие на шорты, да поскорее. Догонишь на улице. Видишь, как яодет?

– Ну, вам можно! А я – простая, я так себе…

Солнце не прыгнуло на голову и плечи, как всегда озверевшеекидается с крыш Москвы, здесь тихо и ласково коснулось кожи, словно с ног доголовы обцеловала стайка мелких рыбешек.

Кристина в который раз ахнула. Но при взгляде на главноездание в самом деле перехватывало дух. Мы как будто перенеслись в следующийвек, а то и на два сразу. Такое здание может существовать, в самом деле, тольков одном экземпляре, до серийности у технологий еще руки не доросли. Страшнодаже подумать, сколько это стоит, за одно такое здание можно второй Нью-Йоркотгрохать.

От дверей, как почудилось, доносилась музыка. Когда дверираспахнулись, я понял, что в самом деле только чудилось. Само здание навеваетмузыку, а в моей мохнатой душе нечто приподнимается, волнуется, расправляетбелые крылья… это у меня-то белые?

В главном зале с полсотни человек, что вообще-то много, ведьсимпозиум только для семерых. Остальные – секретарши и секретари, менеджеры ипрочий обслуживающий персонал. К счастью, абсолютно нет массмедиков. Конечно,что-то в печать да просочится, и не что-то, но все же приятно, что не видишь этуназойливую ораву, по старинке считающую главными лицами на любом собрании илиторжестве только себя.

С удивлением и радостью ощутил, что почти не робею, хотяздесь лица, перед мощью которых вся президентская рать – ничто. Вон стоит,окруженный кучкой почтительно слушающих, высокий и крепко сбитый массивныйтолстяк со свирепым и очень знакомым по портретам лицом. И хотя походит нанемецкого бюргера, что в день съедает полтонны сосисок и выпивает бочонок пива,сваренного в собственной пивоварне, каждый при взгляде на него скажет суверенностью – профессор! Он и сейчас хищно посматривает по сторонам, крыльяогромного мясистого носа дергаются, ловя запахи кухни, но это все равнопрофессор, профессорское прет из него мощно, ведь Ломоносов оставался гениемнауки, хотя ломал по две подковы разом, а Мартин Лютер – великим реформаторомцеркви, что бывал весьма озорен в пьяных дебошах.

Это – Челлестоун, первый из школы Дитриха Мюллера, самыйсильный и, пожалуй, единственный, кого из всей шестерки стоит принимать всерьез.Это Мюллер сумел объявить и навязать в качестве высших ценностей взглядытрясущегося за жизнь и свой огород обывателя. Они же были объявлены высшимиобщечеловеческими ценностями. Все волнительное, тревожное и непонятное с егоподачи стало обывателем отметаться с ходу. Без всяких споров и дискуссий, ибо вних можно потерпеть поражение, потому Мюллер рекомендовал сразу приклеиватьярлык, который лучше всего срабатывает как раз на интеллигентах, которые и естьсамые трусливейшие из обывателей. Самые ходовые ярлыки, которые по его методикесразу прекращают любые разговоры, это – фашист, нацист, националист, расист,шовинист, противник свобод… Неважно, что ничего общего затронутые вопросы сэтими явлениями не имеют. Зато разговоры сразу испуганно обрываются, а от тогочеловека, на которого кто-то указал пальцем и крикнул «Да вы, батенька,фашист!.» сразу же шарахаются во все стороны, едва не выбрасываясь из окон.

Да, то была великая победа школы Дитриха Мюллера, юсовцанемецкого происхождения, чьим первым учеником стал Челлестоун. Челлестоунразвил, дополнил, умело применяет на практике, ибо для Мюллера это была большеигра, он создавал модели и откровенно презирал тех, кто им следует, аЧеллестоун внедряет в жизнь с полной верой в правильность и сверхценность этоймодели.