и камней. Элли поднялась с земли с окровавленными руками. Она попыталась сделать вид, что не пришла в шок от появления священника.

– Не знаю, что делать, – пожаловалась она Марии. – Я пустила кровь трем козам, но, кажется, это не помогло…

Мария встала на колени около Есфири, самой первой козы, с которой началось все стадо, положила руку ей на живот, но малейшее прикосновение причиняло животному такую боль, что Есфирь дернулась, и Мария, испугавшись, убрала руку и повернулась к Сальваго:

– Святой отец?

– Я о таком слышал, но своими глазами вижу впервые, – покачал головой Сальваго.

– Как им помочь? – прошептала Мария.

– Думаю, есть один способ, но я не уверен, что у меня получится.

– Если не попробуете, они умрут.

– Мне потребуется острый нож, – кивнул Сальваго, и Элли протянула ему короткий нож, которым она пускала козам кровь.

Священник встал на колени рядом с козой и аккуратно дотронулся до ее бока. Дико вращая глазами, она попыталась встать, но Мария крепко держала ее. Есфирь покорно заблеяла и вздохнула.

Сальваго нашел мягкую область чуть ниже грудной клетки, ровно над тем местом, где живот выпирал особенно сильно. Произнеся про себя: «Направь руку мою, Господи!», он проткнул выпуклость, и из рубца козы вышла розовая от крови пена и пузырясь потекла по его рукам. Давление ослабло, и живот козы сдулся. Они сделали припарку из морской воды и земли, наложили на рану и стали ждать. Мария что-то шептала козе, гладя ее голову.

Через несколько минут Есфирь с трудом поднялась, тяжело дыша. Осторожно сделала один шаг, потом еще и еще. А потом как ни в чем не бывало направилась прямиком к смертоносному зерну. Элли радостно захлопала в ладоши, отогнала ее подальше и вместе с Еленой принялась помогать детям укреплять изгородь.

Сальваго и Мария переходили от козы к козе, повторяя процедуру. Каждый раз козе быстро становилось лучше совершенно чудесным образом. Сальваго смотрел на руки Марии, ловко управлявшиеся с козами, – такие ласковые и такие сильные, такие нежные и такие уверенные, и в какой-то момент ей пришлось толкнуть его в бок, чтобы вернуть на землю. Всего они вылечили семнадцать коз. Под конец оба ужасно устали, лица и одежда были перепачканы кровью и слизью, которые пришлось смывать морской водой.

Из мужчин в пещере первым появился Коул, ювелир. Увидев священника, он помрачнел и односложно ответил на приветствие Сальваго. Вскоре с рыбалки вернулись Фенсу и Якобус. Фенсу с опаской посмотрел на священника, но вежливо поблагодарил его, когда Мария рассказала, что он спас их коз.

– Мне пора возвращаться в Биргу, – сказал Сальваго.

– Ну что вы такое говорите, дон Сальваго! Мы перед вами в долгу. Вы должны остаться и отобедать с нами! – неожиданно заявил Фенсу, и Якобус посмотрел на него круглыми глазами, но Фенсу прекрасно понимал, что делает, и поэтому продолжил: – Якобус, пойди к Элли, скажи, чтобы накрывала на стол.

Паренек понял, что от него требуется, и убежал, чтобы успеть все приготовить. Жители пещеры никогда не оставляли еврейские артефакты на виду, но надо было все проверить. У них и раньше бывали в гостях представители властей: сборщик податей из ордена и чиновники из Университá, но Коул все равно смотрел на Фенсу так, будто тот сошел с ума. Надо же додуматься – пригласить в их убежище самого дьявола!

Спустившись по крутому склону, они прошли в пещеру, где Элли колдовала над горшком с жарким и суетилась, чтобы получше принять нежданного гостя. Сальваго показали только переднюю часть пещеры, источник и кухню. Священнику тут очень понравилось, он был впечатлен, как комфортно все было устроено, но при этом чувствовал, что от него что-то скрывают. Жители пещеры переглядывались и перешептывались, быстро прикрывали лежанки одеялами. Это все выглядело подозрительно, но Сальваго неверно истолковал их поведение. Когда Элли начала раздавать всем миски с едой, священник заметил торчащее из-под платка на полке основание подсвечника. Подсвечник был серебряным, когда-то основание украшали драгоценные камни, от которых сейчас остались одни оправы. Сальваго тут же узнал этот подсвечник, поскольку не раз видел его в доме сестры, и улыбнулся про себя: этим людям подсвечник точно куда нужнее, чем Анжеле. По просьбе Фенсу он произнес молитву перед едой, встав перед распятием в нише на южной стене.

За обедом Сальваго все время чувствовал присутствие Марии, постоянно украдкой посматривая на нее, но так, чтобы никто не заметил. Ее глаза горели огнем, она часто и заливисто смеялась. Здесь, в пещере обращенных евреев, она чувствовала себя как дома. Священнику ужасно захотелось, чтобы все остальные вдруг исчезли, и тогда бы он встал, подошел к ней и увел в один из темных углов пещеры, позади очага. Мучаясь от отвращения к самому себе, Сальваго попытался отвлечься и переключиться на то, что говорил Фенсу.

Ближе к вечеру они вернулись в церковь Святой Агаты. Мария в сотый раз поблагодарила его, но он лишь отмахнулся:

– Некоторые из коз все-таки умрут от гнойного воспаления.

– Но ведь не все! – сверкнула глазами девушка. – Вы просто дар Божий, святой отец! Подарок для меня и для всех нас!

Сальваго промолчал, ощущая странную смесь удовольствия и разочарования.

Она была благодарна ему, искренне благодарна, и больше ничего.

А почему она должна испытывать к тебе что-то еще, Сальваго?

И все равно он пытался добиться чего-то еще. Он уже собирался закончить дела с Лукой Боргом, потому что тот завершил все работы по колокольне, на которые у Сальваго были деньги. Лука предложил ему продолжить строительство за полцены, понимая, что другой работы до весны ему точно не найти. Лука был в отчаянии. Сальваго переговорил со своим зятем Антонио Букой, пытаясь получить дополнительное финансирование. Антонио поворчал, но в конце концов согласился.

Сальваго рассказал Марии о том, чего ему удалось добиться, раньше, чем сообщил новость самому Луке. Девушка снова проявила искреннюю благодарность, но не более. Он понимал, что совершенно не интересует ее как мужчина, ведь он священник и учитель, но все равно это ранило его гордость. Он хотел, чтобы она посмотрела на него по-другому. Хотел выглядеть мужчиной в ее глазах. Как он вообще смеет предаваться таким мыслям?! Какая гордыня, какое тщеславие, какое святотатство! Чистой воды безумие!

И все же он ничего не мог с собой поделать.

Лежа на своей кровати, он закрывал глаза и полночи метался по постели без сна, вспоминая ее кожу: аромат, гладкость, сияние. Не в силах противостоять искушениям плоти, он предавался рукоблудию, а потом ложился лицом в пол и молился. Хлестал себя по спине кожаной плетью с узлами. Иногда он не спал по нескольку ночей подряд и совершенно потерял аппетит.

Помоги мне, Господи! Рядом с Тобой я хочу быть священником! Рядом с ней – мужчиной!

Следующий урок он провел как во сне, все казалось туманным, смутным и нереальным. Он исправлял написанные ею буквы и не мог сдержать дрожь в руке, даже если опирался запястьем на край стола. Чтобы скрыть свое состояние, он встал и начал диктовать ей слова, но вскоре его рука словно бы случайно прикоснулась к ее плечу. Для нее это ничего не значило, обычное прикосновение, потому что он заглядывал в тетрадь ей через плечо. Ему же показалось, что пальцы обожгло огнем. Совершенно не замечая его страсти, Мария усердно писала, а Сальваго едва сдерживал сбивчивое дыхание.

Для нее это все ничего не значит.

Ее безразличие начало вызывать у него гнев – гнев необъяснимый, невыносимый, но тем не менее пожиравший его изнутри.

Во вторник погода выдалась ясная. В воздухе уже веяло приближением зимы. Мария бежала по улочкам с пергаментом под мышкой, сердце девушки колотилось от предвкушения. Накануне вечером, при свечах, она закончила сюрприз, который готовила для Сальваго. Она прочитала то, что получилось, Фенсу, Елене и другим жителям пещеры. Не имело значения, что это был текст из Нового Завета, из Евангелия от Матфея. Она переписала его по памяти, в несколько приемов, и теперь у нее была собственноручно написанная копия «Заповедей Блаженства». Иудейские друзья слушали Марию внимательно, скорее восхищаясь ее магическими способностями, чем выбором Писания.

– Лучше бы,