Эх, черт возьми, мир совсем не так уж плох, и ребята в классевсе дружные, все комсомольцы, и комсорг свой парень Рыба, и теперь уж я совсемне отличаюсь от других, и брюки у меня бостоновые, широкие, и пиджачок-фокстротс плечами-кирпичами, а о родителях далеко не всегда и не везде ведь спрашивают,вон даже в райкоме не спросили. Расскажи, говорят, об успехахНародно-освободительной армии Китая и улыбаются, а о родителях ни слова.Комсомол это мало интересует, ему гораздо важнее, чтобы парень был хорошимспортсменом, и в учебе не хромал, и в политике разбирался. Стихоплетство,уныние, всякие неподходящие мысли – прочь. Все это остается в ТретьемСангородке и улетучивается по мере приближения к центру, к счастливомуперекрестку, где тихими комсомольскими вечерами гуляет в комсомольской истомеГулий Людмила с мелкими комсомольскими подругами, а радио на столбе поет«Цветок душистых прерий».

Когда-нибудь, Гулий Людмила, нам поручат с тобой вдвоемоформить стенгазету, подумал он, толкнул дверь исторического кабинета и вгнойном сумраке Пунических войн увидел свою героиню вместе с комсоргом Рыбой.Плотоядно улыбаясь, комсорг шарил у красавицы за пазухой. Вдруг лицо егоозарилось – нашел искомое! Мгновение, и лицо насупилось – комсорг погрузился втяжелую качку.

– Будем дружить, Людка? – сипел он – Будемдружить?

Она пока что молчала.

Рыба, гладкий, жирноволосый, с ротиком-присоском, совсемнеодухотворенный, серый, как валенок, сынишка АХЧ, да и сам-то абсолютная АХЧ,ты похитил мою любовь, мою трепетную Людмилу, ты жмешь ей левую грудь,высасываешь соки из цветка душистых прерий, под портретом Кромвеля тывтискиваешь свою гнусную лапу меж двух сокровенных колен…

– Иди отсюда, Боков! – враждебно вдруг рыкнулаЛюдмила Толику. Вдруг выпятился ее подбородок, вдруг в историческом полумракеявственно выступил кабаний лик УСВИТЛа.

…Солнечные квадраты, ромбы, трапеции лежали на полушкольного коридора. Из химического кабинета доносился буйный хохот, там седьмойкласс безобразничал с реактивами. В солнечной геометрии, в пыльных лучах Толикволочился в класс, обвешанный портретами Фурье, Сен-Симона и Радищева. Сегодняя дежурный, доска не вытерта, мела нет, в класс несу совсем не то, что нужно,домашнее задание не списал, будет пара, любовь моя изнасилована, и в комсомолея чужой человек.

– Это что за выходки? – сквозь зубы спросила малокровная,завитая вперед на полгода геометричка. – Для чего ты принес на мой урокпортреты утопистов? Хорошо, разберемся. Дай классный журнал и садись.

Абакумова, Абалкин, Блинчиков, Блум, Вилимонов… – читала онасписок класса. Ребята откликались – «я», «здесь».

Геометричка дошла до Гулий, и Толя тогда понял, что егофамилия не названа.

Кирова, Кулинич, Лордкипанидзе… – читала монотонно, не глядяв классный журнал, явно наизусть, тонкогубая тошнотворная дева.

Может быть, она меня выгнать собирается? Не уйду!

Подумаешь, большая беда – принес по ошибке утопистов. Никомуони не мешают. Берия вон висит над доской и никому ведь не мешает, правда? Ачем ей Сен-Симон мешает? Следующий урок у нас история.

– Опрячникова, Орджания, Файзуллин, фон Штейн-бок…

Откликнулись прыщавая Опрячникова, прыщавый Орджания,прыщавый Файзуллин, и не откликнулся прыщавый фон Штейнбок. Он отсутствовал. Всписках класса дворянских фамилий не значилось.

Фамилия эта, дворянско-жидовская, столь неудобная в царствепобедившего пролетариата, в далекие времена была надежно прикрыта Толинымпапашей, путиловским питерским активистом Боковым. Вот получилось дивноесозвучие Фон-Штейн-Боков! – ехидничал дедушка, неисправимыйконституционалист-демократ, но потом решил, что, ах, внукам все ж таки будетзначительно удобнЕе! Аполлинарий Боков, ay! Где твоя кумачовая косовороточка?

– Фон Штейнбок присутствует? – громко спросилагеометричка, глядя прямо перед собой и подняв подбородок, словно историческийдеятель, но, уж конечно, не утопист.

Класс несколько секунд переглядывался в недоумении, потомблатняга Сидор хихикнул, и класс заржал. Юному организму все смешно – палецпокажи, обхохочется, ну а уж от «фон Штейнбока»-то просто лопнет.

– Я спрашиваю, присутствует ли на уроке ученик пофамилии фон Штейнбок? – еще выше вздернула голос энтузиастка ДальнегоСевера.

– У нас таких нет, Элеодора Луковна, – пропищаласквозь слезы староста Вика Опрячникова.

– Нет, есть! – Геометричка захлопнула классныйжурнал и завизжала: – Есть псевдоученик, который скрывает свое подлинное лицо,падая как яблоко недалеко от яблони в вишневом советском саду, где лес рубят, ащепки летят и где молоток за пилу не ответчик! Косинусом строим гигантскиегипотенузы, выращиваем арбуз в квадратно-перегнойных гнездовьях, под руководствомвеликого вождя лесозащитными полосами меняем течение рек, а змеиное поголовьеврагов народа, гнилостным зловонием смердя, вползает в дружную семью народов!

Геометричка так жутко вопила, с белыми от ненависти глазами,что класс испуганно притих. Вдруг произошло нечто совсем уже странное: ЭлеодораЛуковна схватила самое себя за груди, левой рукой за левую, правой за правую, исжала беззащитные молочные железы с миной совершенно непонятногодевятиклассникам отчаяния. Удивительно, что даже это никого не развеселило.

– Встань, фон Штейнбок! – сказала геометричкавдруг уставшим, осевшим, даже как будто виноватым голосом.

Сен-Симон, Фурье и Радищев ободряли: встань, фон Штейнбок,наш бедный собрат, имей мужество, если не имеешь убеждений! Лаврентий Павлович,напротив, рекомендовал не вставать: знать, мол, ничего не знаю, преподавайте,мол, геометрию, вонючая сучка, и не лезьте в чужую компетенцию.

Гулий Людочка ротиком делала «о», бровками птичку. Сидорраскрыл гнилозубую пасть в застывшей гримасе великого шухера.

Скрипнула дверь, и в класс пахнуло ароматом ТретьегоСангородка, пережаренным, затертым, закатанным тюленьим салом. Влезла пышущаятуберкулезным румянцем мордочка в цветастом блатном платочке. Мордочка сталаподмигивать Толе обоими глазами и звать за собой в коридор, но мальчик долго непонимал или не хотел понимать, что и эта мордочка явилась по его душу, чтосегодня весь денек

выдался «по его душу».

– Толячка, я за табой, падем, Толячка, –всхлипнув, позвала мордочка, и тогда наконец Фон Штейнбок узнал дворничиху изих барака, вспомнил и носик ее, частично уже съеденный то ли волчанкой, то липростым колымским сифилитическим комариком.