Вот и у Нины, очевидно, та же позиция. Я краем глазапосматривала на женщину. Сигареты она себе разрешает, но оделась сегодня помоде предстоящей тусовки. На поэтессе длинная, почти до пят, темная юбка,глухая кофта с воротником под горло и простые, практичные туфли без каблуков.Роскошные черные волосы Нинель спрятала под странную шапочку, больше всегопохожую на тюбетейку. Только ее носят на макушке, а Нинина прикрывала даже уши.Я отметила, что спутница абсолютно не накрашена, в ушах нет серег, на пальцахни одного кольца…

Может, мне тоже следовало сегодня отказаться от брюк,изумрудных «висюлек» и перстня на указательном пальце? Хотя с какой стати?Никаких обетов я не давала, присяг не приносила. Правда, в православную церковьпостесняюсь войти в джинсах и с непокрытой головой. Но меня везут к мошеннику,так что не стоит комплексовать.

Шины мерно шуршали по гладкому асфальту. Мы спокойнообсуждали поэзию символистов, потом Нинель стала читать свою поэму. Под ееритмичное завывание я чуть не заснула за рулем. Встала непривычно рано, и векипросто слипались. Обычно в таких случаях включаю радио погромче, но сегоднятакое невозможно. Пришлось покачивать головой в такт декламации Сундукян.

Через два часа я все же спросила:

– Долго еще?

– Следующий поворот направо, – спокойно сообщила спутница.

«Вольво» послушно повернул и поскакал по ухабам и рытвинам.«Как бы не пришлось менять амортизаторы», – невольно подумалось мне.

Еще примерно через полчаса Нина неожиданно скомандовала:

– Стоп.

Я нажала на тормоз и, поднимая ручник, осведомилась:

– Где деревня-то?

Машина стояла на опушке леса, прямо за ветровым стекломначинались огромные мрачные деревья.

– Дальше пешком, – вздохнула Нина, – подъехать нельзя.

– Где же «Вольво» оставить?

– Да здесь, – спокойно пояснила Сундукян, – народу нет,вокруг ни поселков, ни дач, до станции почти тридцать километров.

На всякий случай я включила сигнализацию, и мы пошагали поцелине. В Москве снег давно сошел, вылезла первая травка и даже начали кое-гдераспускаться цветы. Здесь же стояли сугробы.

Проваливаясь почти до колен, мы тащились минут пятнадцатьмежду елями. Я устала, промокла и отчаянно хотела пить. Наконец Нина влезла напригорок и указала рукой вниз.

– Гляди, добрались.

Отдуваясь, я влезла на холмик и замерла с раскрытым ртом.

Больше всего увиденное походило на съемочную площадкукинофильма «Русская деревня восемнадцатого века». Огромный забор из почти необструганных стволов деревьев с угрожающе заостренными макушками скрывал почтиполностью поселение. Видны лишь крыши нескольких домов и какое-то непонятноесооружение, издали смотревшееся как вышка для часового.

Мы дотащились до грубых ворот. Сундукян ухватила молоток,висящий на пеньковой веревке, и два раза с размаху постучала по створкам.

– Кто? – незамедлительно последовал вопрос.

– Во имя господа нашего иду по жизни праведным путем, –отозвалась Сундукян.

– Добро пожаловать, сестра дорогая, – прозвучало изнутри, иприоткрылась узенькая калиточка.

Я прошла внутрь. Возле ворот стоял крепкий мужик. Длиннаярубаха, перепоясанная веревкой, свисала почти до колен, широкие брюки падали набосые грязные ноги. Из-за клочкастой бороды и пышных усов он показался мнестариком.

– Господь храни тебя, брат Феофан, – пропела Нина, кланяясьв пояс, – хорошо-то дома как, не то что в Москве поганой…

– Здоровья желаю, матушка, – отозвался Феофан, кланяясь вответ, – понять не могу, как вы там живете, в капище идоловом. Терпипослушание, у каждого свой крест. А у нас радость.

– Да ну? – встрепенулась Нина.

– Вчерась молельный зал доделали, последний гвоздиквколотили. Отец всю ночь не спал, самолично мебель таскал. Уж мы ругали его застарание, куда там! Не послушал!

– Славно, – одобрила Нина, – знакомься, брат, гостья у нас,Дарьей кличут.

– Ласковое прозвание, – улыбнулся Феофан, обнажив ровныекрепкие зубы. – Сразу стало ясно, что мужику едва за тридцать. – Ступайте себев избу, отдохните, небось после дороги ноги гудят, – заботливо сказал парень.

Мы двинулись по неширокой улице.

– Вот, – сказала Нина, – те две избы мужские, следующиеженские, а у колодца, видишь, красная крыша?..

Я кивнула.

– Там дети, правда, их совсем немного. А слева молельня идом Отца. Только тебе туда пока ходить не надо.

– Что же мне, посреди улицы стоять?

– Нет, конечно, – ласково пропела Сундукян, – пойдем вженскую.

Она быстрым шагом дошла до большой избы и толкнула дверь.Темноватый тамбурчик поражал порядком. По стенам располагались полочки, надними виднелись вбитые гвозди. Нина быстро сняла туфли и поставила на полку.Потом, вешая на гвоздь куртку, сообщила:

– Снимай обувь, в избе босиком ходят, впрочем, некоторые ипо улицам тоже.

Я стащила ботиночки и почувствовала, как сквозь тонкие чулкипробирается леденящий холод. Нина откинула занавеску из мешковины, прикрывавшуювход, и мы очутились в большом, метров пятьдесят, помещении.

Посередине зала стоял длинный-предлинный стол из досок, побокам тянулись простые лавки. Между окнами сделаны нары, прикрытые цветнымитряпками.

У стола с иголкой в руках сидела безвозрастная баба.

– Обливались? – поинтересовалась она.

– Нет, – покачала головой Нина, – только приехала, да слитьнекому.

– А я на что? – улыбнулась женщина. – Скидавай одежду, дапошли.

Нина подошла к нарам и моментально разделась донага.

– Ну, ты чего ждешь? – поторопила меня бабка.

– Она первый раз у нас, Катя, – пояснила Нина.

– Раздевайся быстренько, сестра, – заулыбалась Катя, –сейчас сил прибавится, бодрости, здоровья.

Ничего не понимая, я тоже стащила с себя всю одежду имоментально покрылась гусиной кожей.

– Ничего, ничего, – приободрила Катя, – сейчас согреешься,жарко станет.