Мы вышли во двор и застыли возле двери, как две статуи.

– С кого начинать? – поинтересовалась Катерина.

– Ну, конечно, с Даши, – отозвалась Нина.

– Лады, – согласилась Катя и велела: – Зажмуряйся!

Я покорно закрыла глаза, и в следующий момент чуть непотеряла сознание. На голову, прямо на темечко рухнул шквал ледяной воды. Отнеожиданности из горла вырвался дикий крик. Глаза распахнулись. Довольная Катяулыбалась, покачивая пустым ведром.

– Вопи, вопи, это дьявол из тебя выходит, ну как, теплостало?

Самое странное, что так оно и есть. Несмотря на струйки,быстро бежавшие по коже, телу стало жарко.

– Говорила же, – удовлетворенно отметила Катя и обрушила наголову Нины воду из другого ведра, – облиться – первое дело от всех напастей.Ну топайте в избу, одевайтесь.

Нина быстро облачилась в юбку и протянула мнешапочку-тюбетейку.

– Надень на молитву.

– Зачем?

Сундукян пожала плечами:

– Учитель велит; кстати, если голова во время бдения неприкрыта, то потом виски ломит.

Деваться некуда, и я натянула убор.

– Давай, давай, – поторопила Катя, – не тянитесь, щасначнут.

Она вышла за дверь.

– Вы всегда такой душ принимаете? – поинтересовалась я.

– Ага, – отозвалась Нина, засовывая старательно пряди пышныхволос под шапочку. – Два раза в день всенепременно, утром и вечером. Здорово втонусе держит.

– И зимой?

– А как же?

– На улице?

– Что тут страшного?

– Неужели никто не болеет, даже дети?

– Нет, – спокойно пояснила поэтесса, – даже насморка ненаблюдается.

Возле молельни стояла тихая толпа. У входа, на табуреткевысилась большая эмалированная кастрюля. Молчаливые женщины и мужчины, все водинаковых шапочках подходили по очереди к «чаше». Довольно молодая женщиназачерпывала деревянной ложкой резко пахнущую, похожую на кисель массу иподносила сектантам со словами: «Вкуси напиток веры и очисти душу».

Угостив Нину, девушка глянула на меня огромными прозрачнымиголубыми глазами и тихо поинтересовалась:

– Кто это?

– Гостья, – ответила Сундукян и шагнула в молельню.

Я оказалась последней в очереди, все сектанты уже были визбе, и оттуда доносился тихий, мерный гул. Женщина ощупала меня взглядом ивнезапно шепотом поинтересовалась:

– Отца видели?

Я покачала головой.

– Вы состоятельны?

– Что? – растерялась я.

– Квартиру, машину, дачу имеете, а родственников нет?

– Точно, – подтвердила я, недоумевая, с чего бы это девушкеинтересоваться моим материальным положением.

Женщина повозила ложкой в кастрюле и неожиданно страстнозашептала:

– Уши заткни, глаза прикрой, не слушай и не гляди на шарик.А потом беги отсюда, пока цела!

– Долго ты еще, Света? – поинтересовалась пожилая женщина,выглядывая из дверей.

– Сейчас, Марья Ивановна, только гостью угощу, – пропеладевушка и протянула мне пустую ложку.

Я сделала вид, будто наслаждаюсь подношением. Марья Ивановнаисчезла.

– Найду тебя ночью, – снова зашептала Света, – часа в тризайду.

Совершенно ничего не понимая, я перешагнула порог иоказалась в почти кромешной темноте. Но минут через пять глаза привыкли кполумраку.

Огромное помещение без окон. Воздух спертый, душно. Полуставлен деревянными лавками.

Впереди – стол, на нем какие-то непонятные предметы. Люди восновном молчат. Все они удивительно похожи: женщины в длинных юбках, мужчиныоблачены в нелепые рубашки, подавляющее большинство босиком. У двери стайкойпристроились худые дети, но Верочки среди них явно нет, самой младшей лет семь,не меньше. Одна из девочек заходится в бесконечном кашле, даже в полумракевидно, как у нее лихорадочно блестят глаза.

– Больную зачем привели? – спросила я у Нины. – Лежала бы вкровати.

– Ерунда, – отмахнулась Сундукян, – сейчас водичкой холоднойобольют, и к утру температура пройдет.

– Водой? – изумилась я. – Ребенка с температурой и жестокимкашлем окатят ледяной водой?

– Конечно, – спокойно подтвердила поэтесса, – всегда такделаем, к врачам не ходим, да и взять их здесь неоткуда, до ближайшегонаселенного пункта километров тридцать по лесу.

– А если аппендицит случится? – не унималась я. – Тогда как?Умирать?

– Бог дал жизнь, бог и взял, – вздохнула Нина, – грех идтипротив его воли и лечиться тоже грех. Если господь решил, что твой путьокончен, следует принять это со смирением и не пытаться продлить свои днивопреки его воле. А сейчас лучше смотри, начинается.

В углу приоткрылась маленькая, едва заметная дверка, и кстолу подошел рослый мужчина. Под простой полотняной рубашкой перекатывалисьлитые мускулы. Черные волосы, зачесанные назад, позволяли видеть высокийвыпуклый лоб. Тонкий нос хищно нависал над губами. Впрочем, форму рта не видно,усы и аккуратно подстриженная темная борода закрывают «жевательную часть» лица.Большие черные глаза, будто раскаленные гвозди, вонзились в массу собравшихся.

– Мое вам благословение, дети любимые, – неожиданно ласковымтеплым голосом возвестил вошедший.

– Спаси тебя господь, Отец и Учитель, – хором отозваласьтолпа.

Мне почему-то стало жарко, в ногах забегали мурашки.

Нина накрыла рукой мою ладонь и еле слышно шепнула:

– Чувствуешь, благодать начинается?

Я испуганно стала шевелить пальцами ног. Так, на лицо его несмотрю, а про себя стану шептать спряжение глаголов, да не французских, которыезнаю назубок, а неправильных немецких. Так, lesen, las, gelesen…