Мужчина тем временем взмахнул рукой, и на столе заискрилсякруглый хрустальный шар-многогранник. В почти полной темноте яркий,ослепительный, мерно мигающий свет притягивал внимание, и я против волиуставилась на шарик во все глаза. Очевидно, толпа сделала то же самое, потомучто в зале воцарилась полная, звенящая тишина.

– Вознесем наши молитвы господу, – нараспев, на одной нотеначал «святой отец», – и скажем их на едином правильном языке – умо, нору сан,кому лен орон…

– Орон, – так же мерно, в такт отозвались присутствующие, –орон, моли голу нан…

– А-а-а-а! – то ли запели, то ли завопили женские голоса. –А-а-а-а!

В воздухе поплыл сладковатый незнакомый запах. Стало ещеболее душно и жарко. По моей спине потек пот, в голове бились молоточки, яркийсвет слепил глаза.

– О-о-о, – забасили мужчины.

Я вытащила из кармана припасенную английскую булавку ипринялась колоть себе ногу. Только бы не потерять сознание. Боль слегкаотрезвила, и краем глаза я теперь смогла наблюдать за происходящим.

В зале творилось невообразимое. Большинство сектантовповскакивали со стульев и посрывали с себя кофты и рубахи. Следом настал чередбрюк у мужчин и юбок у женщин. Голые люди раскачивались из стороны в сторону,тряся головами. Глаза у всех напоминали пуговицы – круглые и тупые. Дети выли вуглу, стоя на коленях. Несколько человек навзничь лежали на полу, равномернодергая руками и ногами, кое-кто рвал волосы.

Чтобы особо не привлекать к себе внимания, я тоже сползла напол. В этот же момент в центр помещения выскочила пожилая обнаженная женщина изавихлялась из стороны в сторону с воплем.

– Накатил, пришел дух божий, идите и возьмите!

Сразу несколько таких же голых мужчин кинулись к ней. Другиепринялись хватать соседок.

В полном ужасе я забилась под лавку и наблюдала за оргией.Мужчин в зале оказалось меньше, чем баб, и тетки, не получившие пары, выли,словно сирены. Похоже, что сектантами овладело полное безумие. В воздухе виселкрепкий запах пота. Поняв, что никто не собирается меня насиловать, явысунулась наружу. «Святого отца» в комнате не было. Пол был покрытшевелящимися сектантами, кое-кто пристроился на лавках, дети катались возледвери, выдирая из головы пряди. От спертого воздуха и непонятного тошнотворногосладкого «аромата» начала сильно кружиться голова. Стены избы сдвинулись, полнаклонился. Укладываясь под стулом, я успела подумать: «Посплю часок, усталаочень».

Где-то далеко-далеко послышался паровозный гудок. Мои векиоткрылись и взор уткнулся в потолок. Так, я явно не дома. Из центра белого, безвсякой лепнины квадрата свисала не прозрачно-голубоватая венецианская люстра, аголая электрическая лампочка. Яркий, ничем не прикрытый свет резал глаза, и ячихнула.

– Проснулась, милая? – раздался приветливый голос.

Голова повернулась, и я увидела у стола Катю, раскладывающуюкакие-то коренья.

– Что со мной случилось? – пробормотала я, пытаясь сесть.

Тело не хотело подчиняться, спина кривилась, ноги и рукиказались сделанными из жвачки, во рту прочно поселился кислый вкус. Большевсего состояние походило на похмелье.

Катя молча подошла к полке, отодвинула занавеску, вытащилабутылку с наклейкой «Столичная» и, плеснув немного бесцветной жидкости встакан, протянула мне емкость.

– Пей.

– Что вы, – принялась я отнекиваться, – совершенно непереношу алкоголь.

– Это не водка, – спокойно пояснила Катя, – пей, лучшестанет.

Я покорно сглотнула настойки. Через пару секунд в головепосветлело, и в спине появился позвоночник.

– Света тебе полную ложку небось напитка налила, –посетовала Катерина. – Уж сколько ей Отец говорил: новеньким чуть-чуть давать,никак не упомнит.

Я села и ощупала ноги – вроде на месте, а словноампутированные.

– Не боись, – улыбнулась Катя, – щас побежишь.

В избе прохладно, и я почувствовала легкий, отрезвляющийозноб. Хорошо, что Света протянула мне пустую ложку. Но я ее облизала, и даженескольких капель «угощения» хватило, чтобы слететь с катушек. Представляю, чтопроизошло бы со мной после полной дозы!

– Где Нина?

– У Отца на благословении, – охотно пояснила Катя, – а ятебя стерегу, чтоб не испугалась, когда в себя придешь. Вот встанешь, и на ужинв трапезную пойдем.

Я пошевелила теплеющими ногами и поинтересовалась:

– Что вы делаете на моленьях?

Катерина не поразилась вопросу.

– Молимся. Поем псалмы, испытываем благодать, некоторымвидения бывают.

– Сколько же длится служба?

Катя вздохнула.

– Как когда – может, два, может, три часа.

– Тяжело.

– Совсем нет, время незаметно бежит, прям не видишь как. Апосле молитвы так легко, душа счастьем переполнена, петь хочется. Погоди, тожеиспытаешь, хотя вот я, например, с первого раза благодати удостоилась.

– Вы молитесь каждый день?

– Конечно, а раз в неделю все собираемся, и устраиваетсябольшое радение, как сегодня, настоящий праздник.

– Кто это все?

Катерина опять улыбнулась.

– В деревне живут только самые счастливые, просветленные,ушедшие из мира. У нас в той жизни ничего не осталось, все здесь. Но есть инесчастные, которые вынуждены обитать в городе, вот они к благодатным толькораз в неделю присоединяются. Жаль их безумно, да у каждого свой крест.

– Можно, если захочу, в деревне поселиться?

– Учитель решает, кому какая судьба. Он наш Отец, мы егодети, – с жаром произнесла Катя, – все счастье от него. Ну сама рассуди. Вот я,например. Всю жизнь за парализованной матерью ухаживала да в булочной батонамиторговала. А как мамонька померла, так чуть в петлю не полезла. Квартира у насбольшая, целых три комнаты, вот хожу по ним одна и вою: «Добрый боженька,забери меня, одинокую, никому не нужную!»

– А семья?

Катя помотала головой:

– Все недосуг по танцулькам носиться было, мама болела, апосле ее смерти стара стала, тридцать восемь стукнуло. Так что я, милая,девственница, мужика никогда не пробовала. Зато господь счастье послал, в семьеживу, тут и помру.