— Но…

— Была стрельба у входа. Все уже под контролем.

Визард закивал, быстро и благодарно, собираясь с силами. Емунужна была лишь информация.

Он ее получит.

— Все действительно взято под контроль, а преступникиобезврежены?

На мгновение лицо сержанта стало безвольным, пластилиновым…

— Преступникам удалось уйти на территорию Ботаническогосада, — негромко сказал он. — Их трое.

— Спасибо, — Визард отступил на шаг. — Лучше мы поедемдомой.

Сержант помотал головой, поглядел на растерянных рядовых…

— Лучше бы ты оттуда и не выбирался, дед… — он не мог понятьпричин собственной откровенности, но вдумываться в произошедшее не собирался.

Понимал — не стоит.

Карамазов бежал. Пистолет стал тяжелым, неподъемным, тянул кземле, как гиря. Он задыхался. Надо было остановиться, перетянуть простреленнуюруку, кровотечение все еще продолжалось. Но времени не было.

Шедченко не прекратит преследования, пока не убьет его. Песнашел достойную работу.

Против воли Илья чувствовал восхищение Прототипом Силы.Конечно, тот понимал, что Карамазов подстережет его, выстрелит первым. И оннашел единственно возможный выход из ситуации — подставиться под этот выстрел,воспользоваться честностью Ильи, всегда стрелявшего в сердце.

Подлость. Вот она, человеческая подлость.

Его гнусно предали…

И тьма предала — позволив появиться солнцу, завлекающемулюдей на улицы, в парки. Карамазова видели уже не десятки перепуганныхпассажиров метро — а сотни. Пусть люди шарахались в стороны, и никто даже непомыслил приблизиться к раненому человеку, бегущему с оружием в руках…

Все равно — теперь его запомнят. Свяжут с перестрелкой вметрополитене. Вывесят повсюду портреты. Ни один врач, ни за какую плату, непоможет ему…

Илья выбежал к ограде Ботанического Сада. Страх опережалего, страх расшвыривал людей с дороги, и стрелять не пришлось. Илья протиснулсяв разогнутые давным-давно прутья железных ворот, никогда, на его памяти, небывших открытыми. Постоял мгновение, переводя дыхание. Вспомнил вдруг, какубегал от него мальчишка… и вот точно так же затравленно остановился заоградой… Неужели и у Ильи сейчас горит в глазах безумный огонек паники?

Сволочи!

Будь это только их с Шедченко игра, он бы не испугался.Наложил бы жгут, залег, подкараулил полковника и его прихвостней… всадил быпулю между глаз. Он сильнее, он гораздо сильнее всех противников.

Но есть, к сожалению, еще и власть. Сейчас срываются с местпатрульные машины, патрули оцепляют территорию, телефонные звонки выдергивают сквартир омоновцев и бойцов «Альфы»… всех, кого власть может спустить с поводка.Ату, ату! Он покусился на святыню, на табуированное пастбище власти — Москву,на ее цепных псов — милицию, на жирных овечек, лениво гуляющих по парку.

И залечь, подстерегая Прототипа Силы — обречь себя на пулю вголову, пущенную снайпером…

Илья оскалился. Нет. Нет.

Он уйдет, он сможет уйти…

Карамазов побежал на восток. Ботанический сад — это даже неподмосковный лесок. И все-таки тут ему будет легче. Он любит природу, он свойсреди голых деревьев, на ржавом ковре облетевшей листвы.

Шедченко его не догонит.

Только бы не вступили в игру остальные…

Никакие кодовые замки не спасают подъезды от бездомных.Поднимаясь по лестнице, Заров брезгливо обогнул груду тряпья у стены. Когда-то,еще в детстве, его поражала манера писателей — любимых и маститых — называтьтела погибших людей словом тряпье. Лишь недавно он понял, как точна этахарактеристика.

Тряпье…

Бомж еще не проснулся, лишь едва заметно ворочался,демонстрируя наличие жизни. От него воняло. Заров быстро поднялся к двери,надавил на кнопку звонка, снова покосился на бездомного, прикорнувшего междуэтажами. Дом был старый, «сталинский», с широкими лестницами, толстымикирпичными стенами. Наверное, в подъездах таких домов ночевать куда приятнее,чем в панельных многоэтажках…

Бомж приподнял голову. Посмотрел… посмотрела на Ярослава, снастороженной опаской. Женщина, довольно молодая, и даже с остатками красоты.Откуда-то из глубины тряпья высовывалась маленькая ручка. Женщина ночевала неодна, с ребенком лет двух-трех.

Заров отвернулся.

Холодно и пусто.

Так жить нельзя. Есть какая-то незримая граница в судьбелюбой страны. Если она пройдена — то последует расплата. Может быть — кроваваяи неправедная. Может быть, куда более преступная, чем все прошлыенесправедливости.

Но если граница пройдена — расплата неизбежна.

Дверь открылась. Заров молча посмотрел на Озерова.

Тимофей Озеров был высоким, из-за этого кажущимсянескладным. Всегда несколько отрешенным, словно размышляющим параллельно очем-то постороннем… решающим уже много лет в уме теорему Ферма, например.

— Привет, Тима.

— Проходи, — Озеров вел себя так, будто они не виделисьмаксимум пару недель. Заглянул через плечо Ярослава, молча втянулся обратно вквартиру, покачал головой: — Да… Проходи.

Он неуверенно затоптался в длиннющей сумрачной прихожей,словно это он пришел в гости, а не Заров. Выпинал из-под вешалки грудуразнокалиберных тапочек, потер лоб.

— Ну… ты проходи пока…

Озеров двинулся по коридору в свою комнату с такойцелеустремленностью, словно ему надо было скрыть от посторонних глаз шпионскуюрадиостанцию или станок для печати фальшивых долларов.

Ярослав переобулся, отошел от двери. Вынырнувшая из гостинойгромадная рыжая псина задумчиво подошла к нему. По уверению Озерова, она быладворнягой, но Ярославу собака напоминала только кавказских овчарок. Впрочем,те, кого хозяин впускал в квартиру, из категории добычи ею временно исключались.

Он подставил псу руку, тот молча ткнулся в ладонь и отошел,стегая хвостом по стенам. Мощная псина. Ярослав таких обожал.

Озеров уже вернулся обратно. Отпихнул с дороги пса, заметил:

— Тебя Скицын искал. Он, вроде, считал, что ты к немузайдешь.

— Степка сегодня занят, — не раздумывая, соврал Заров.

— А… ну, проходи в зал, чего топчешься… — Тимофей задумчивопосмотрел на него. — Слушай, вид у тебя… болеешь?

— Устал с дороги.