— Ну.

— Что совершил страшный и жуткий Хайд, воплотивший дляСтивенсона все мыслимые пороки души человеческой?

— Убил кого-то.

— Да. Убил. А еще пнул ребенка. Тебе не кажетсяпоказательным, что хорошему писателю и великолепному фантазеру Стивенсону дажев голову не пришло, что его мерзкий Хайд может ребенка убить? Чем дальше развиваетсяцивилизация, чем выше ее нормальный моральный уровень, со всяческой заботой обэкологии, простуженных китах, бездомных кошечках и прочих стареньких бабушках,тем чудовищнее становится противоположный полюс. Допустимое зло. Представимоезло! Да, люди в целом становятся лучше, чище, милосерднее. Но — как расплата заэту принятую всеми мораль, за декларируемые ценности и заповеди, растет темныйклубок, прячущийся в душе. Есть у меня коллега, очень хорошая девушка. Как-томы с ней общались на сходную тему… и я спрашиваю: «За какую сумму ты бы моглаубить человека?» Ну, пообсуждали кандидатуру, сошлись на мне самом, какиндивидууме приятном и симпатичном. Она меня в миллион долларов оценила. Вобщем, даже приятно стало, киллеры и за десятую процента этой суммы работают…Потом обсудили вопрос с убийством невинного ребенка. Ну, тут, кажется, онабольше бы попросила. Но! Ты понимаешь — все допустимо для современногочеловека! Все! За самые заурядные баксы, которые она, в общем-то, умеетзарабатывать! Куда до нас инквизиции и гестапо! Им хоть приходилосьоправдываться перед собой — это, мол, «еретики», а это — «недочеловеки». Нам женикаких оправданий не надо, только цену назови! Для того, чтобы сделатьмаленький персональный рай и потешить неудовлетворенные мечты. А если передтобой не мешок с капустой будет лежать, а власть над миром… Славик! Все станетдопустимо! Все! Без ограничений!

Скицын перевел дыхание. Встал, откинул дверцу бара,задумчиво посмотрел на бутылки. Негромко сказал:

— Вот почему я надеюсь, что никто и никогда не даст мне… илитебе… возможности творить добро в мировом масштабе. Счастье для всех… и пустьни один обиженный не уйдет…

Как тихо и хорошо…

Анна держала Марию за руку. Они шли по саду, и никого,никого не было вокруг.

— Мы как две сестры, — сказала Анна. — Правда?

Мария кивнула, рассеянно и задумчиво. Что-то ее угнетало, иАнну ее печаль мучила больше, чем любая своя беда.

— Может быть, мы не будем сегодня… встречаться с ними?

— Нет, — Мария строго посмотрела ей в глаза. — Нельзяуходить от судьбы.

— Хороший день, — жалобно сказала Анна. — Они ведь не здесьвстретятся, да?

— Они придут сюда. Посланника Тьмы ранят, он будет убегать.Он уже убегает, а Шедченко идет следом, — Мария остановилась, обняла ее заплечи, привлекла к себе: — Анна, нам надо сделать выбор…

— Какой?

— Очень много врагов, Анна. Мы можем победить… можем ихубить. Но есть и другой выход, сестра.

— Я понимаю, — Анна кивнула. — Но… он так нас ненавидит.

— Шедченко не способен любить. Он не захочет прощения исвета.

— Не понимаю, — тихо ответила Анна.

— Ты поймешь, — пообещала Мария.

Не было сил. Карамазов все-таки остановился, перетянулраненую руку, но крови было потеряно слишком много.

Его клонило в сон, словно после самой напряженнойтренировки. Сможет ли полковник его догнать, выследить… ведь и ему приходитсяостерегаться милиции…

Все едино. Даже если сад не оцеплен, если он сможет выйти ипоймать машину… нет, чушь. Никто не остановит окровавленному человеку.

От тоски и бессилия хотелось кричать. Илья уже не бежал —шел, в глазах темнело. Потом он увидел девушек и остановился.

Посланница Добра.

Все-таки и остальные решили вмешаться…

Илья поднял «стечкин» и оскалился в горькой улыбке. Как бытам ни было — часть задания он выполнит.

Посланница медленно пошла к нему. Следом, чуть отставая,явно напуганная, двинулась девушка-прототип.

— Ты умираешь, — сказала Посланница. Без того напора иубеждения, без той веры, что была ее оружием. Просто констатируя факт.

— Может быть, — Илья сделал шаг, прислонился к дереву. Сноваулыбнулся. — Но ведь — не один!

— Я могу спасти тебя.

Это было сказано просто, слишком просто для обмана.Опять-таки — только факт.

— Что это даст мне? — Илья повел стволом. — Стой. Ближе…нельзя.

Посланница остановилась.

— Жизнь. Прощение.

— Я ни в чем не виновен.

— Знаю. Ты сам жертва, Илья. И я могу дать тебе прощение…прощение и жизнь, новое служение.

— Я уже служу!

— Не все ли равно для тебя, кому служить?

— Нет. Не все равно. Я несу миру свободу… право каждого —быть собой. Не зависеть… от догм. Ты…

— Что ты знаешь обо мне? — девушка села на корточки,зачерпнула ладонью мокрую листву. — Сядь, тебе тяжело…

— Я помню твои визиты…

— Помнишь ли, Илья? — девушка смотрела с иронией, снасмешкой… все они насмехаются… но почему-то не было привычной ярости…

— Да! «Возлюбите друг друга», «простите друг друга»,«повинуйтесь заповедям моим»… — Карамазов засмеялся. — «Не убий», «не прелюбодействуй»…почему так много «не»? Где они, твои заповеди, а? Их чтут… словно музейныйхлам. Кто верит в них, в твои законы?

— Кто сказал тебе, что они — мои?

Карамазов замолчал.

— Было время той доброты. Настало время иной.

— В чем разница?

— Я не даю скрижалей. Я несу свободу… свободу добра имилосердия. Свет новой доброты, которой жаждет мир, — Посланница Добрапротянула руку, коснулась его щеки. — Приди к ней, к моей вере. К моему добру.К моей любви.

Илья потряс головой. Все сильнее и сильнее туман в глазах…не тьма — туман… серость, красочная бесцветность.

— Ты обманываешь, — сказал он. — Обманываешь!

— Зачем? Правда — мое оружие. Правда лучше лжи, Илья. Онаубедительнее.

— Ты хочешь законов… правил… рамок…

— Зачем? Моя любовь не знает границ. Мое милосердие прощаетвсех. Моя доброта не делает различий между невинным младенцем и тобой. Ниразличий… ни снисхождений.

Девушка наклонилась к Илье, отстраняя оружие, заглядывая вглаза. Карамазов вздрогнул от прикосновения.