Прикрыв глаза рукой, я замотала головой. Что со мной такое?

— Что с тобой, Анита? — Мика осторожно тронул меняза руку.

Я опустила руки и посмотрела на него:

— Он пахнет... едой.

— Да, — кивнул Мика.

Я снова мотнула головой:

— Ты не понял. У меня такие мысли... страшные.

Сказать этого вслух я не могла. Я хотела его сожрать илихотя бы вонзить зубы. Наверное, я сумела бы удержаться и не жрать тело, нооставить следы на этой гладкой коже хотелось до безумия. Еще чуть-чуть — и я незнаю, удержалась бы я или нет.

— Когда ты мне сказала, почему оставила Натэниелуотметины, я знал, что это был голод. — Последнее слово Мика произнес какнаписанное большими буквами. — Обычно проходит несколько дней или недель,до первого твоего полнолуния, лишь тогда голод становится проблемой. А мысли иобразы насчет пожирания — это ничего. Это нормально.

— Нормально! — Я скептически рассмеялась. —То, что я думаю, и близко к норме не лежало.

А вслух произнести я этого не могла.

— А что ты хочешь сделать с Риисом? — спросилРафаэль.

Я обернулась к нему, открыла рот — и остановилась, взглянувна Рииса.

— Не могу. Это как рассказывать сексуальные фантазии вприсутствии незнакомца, который в них фигурирует. Кажется настолько интимным.

— И действительно интимно, — согласился Рафаэль.Его темные глаза встретили мой взгляд. — Но если ты расскажешь мистеруРиису, что ты хочешь с ним сделать, тогда, он, быть может, полетит домой.

— Крыса — тоже дичь, — сказал Риис.

— Все, что меньше тебя, — дичь, — ответилРафаэль, — но крысы всеядны. Они съедают все, что встает у них на дороге,в том числе и людей, если те не могут убежать. Крыса-оборотень — тварь немаленькая, мистер Риис, и мы можем быть хищниками, какими не удается быть нашимпрообразам.

Риис посмотрел на нас всех, наморщив брови, сердито мотнулголовой, наклонился и сунул мне запястье под нос.

— Понюхайте как следует, — сказал он. —Кажется, вам всем это нравится.

— Я бы на вашем месте этого не делал, — заметилРафаэль.

— Вам бы стоило прислушаться, Риис, — поддержалМика.

Я ничего не сказала, потому что близкий запах его телаопьянял. Как самые дорогие духи, разлитые по шелковым простыням, и с обертономсвежего хлеба и варенья на фоне запаха плоти. У меня нет слов, чтобы описать,но это был самый прелестный запах за всю мою жизнь.

Я схватила руку и прижала ее к губам раньше, чем сообразила,что делаю. Такой нежной была его кожа, и запах крови под этим тонким слоем...Меня тянуло не только обонять ее, но и попробовать, ощутить плоть между зубами,омочить рот теплым приливом крови...

Я отдернулась и полезла через Мику, через все сиденье вдальний угол как можно дальше от царя лебедей.

Что-то, наверное, было у меня на лице, в глазах, потому чтоон испугался. Глаза его расширились, полные губы приоткрылись.

— Боже мой, вы действительно плохо собой владеете!

— Прошу прощения, — сумела выговорить я.

— И вы действительно хотите оказаться там, где насбудут сотни? — спросил Рафаэль.

— Я не поддаюсь на блеф, — заявил Риис. — Выменя не тронете. Судя по всему, что я слышал об Аните и о вас, Рафаэль, вы изхороших парней. — Он бросил косой взгляд на Мику. — Его я не знаю. Ноя знаю, что лебеди никогда никому не подчинялись. Мы самостоятельны. Тот факт,что я поддерживаю Аниту и ее пард, должен что-то значить для волков. Мы слабыкак союзники в бою, но то, что какое-то животное, кроме ее собственного,заключает союз с пардом, что-то должен Ульфрику сказать.

Я забилась в угол, обняв колени, в позе, которую не следуетпринимать, когда носишь кобуру. Но я в буквальном смысле брала себя в руки,заставляя слушаться тело и разум. Как, интересно, смогу я не сделать в эту ночьчего-то неприличного — или смертельного? И насколько еще ослабнет у менясамообладание?

— Ваш последний царь отвечал на зов их ныне покойнойлупы, — сказал Рафаэль.

— Так мне говорили. Хотя, строго говоря, он был нецарь, а лишь наследный принц. Я не знаю, что он был должен прежней лупе, но,думаю, это был какой-то шантаж, потому что мне попались снимки, от которых выбы покраснели.

Мне пришлось дважды прочистить горло, чтобы я смоглазаговорить.

— Каспар отказывался сниматься в порнофильмах Райны, ноплатил за это проверкой актеров для фильмов.

— В каком смысле — проверкой?

Я обняла себя покрепче и стала отвечать, но при этомпреодолевая шум крови в ушах, пульсирующее желание.

— Каспар умел менять форму по желанию. Райнаиспользовала его для отбора не оборотней, которые заводились, когда онперекидывался в процессе секса.

Реакцию Мики я ощутила даже на расстоянии. Риис был в ужасе.

— Вы это сами видели?

— Нет, но Райна с огромным удовольствием излагала мневсе в деталях. Она хотела, чтобы я присутствовала на таком «прослушивании», ноу меня нашлись более интересные дела.

— И он это делал добровольно? — спросил Риис.

— Нет. Совершенно определенно это не был его выбор. Онненавидел эту работу.

— Свою способность изменять форму мы считаем величайшимдаром. Мы — среди немногих оборотней, которые делают это с легкостью.

— Это потому, что ваш дар — либо проклятие, либо врожденныйталант, но не заразная болезнь?

— Мы так полагаем.

— У Каспара было проклятие, — сказала я.

— Вы интересуетесь, что у меня?

На самом деле я смотрела, как прыгает у него кадык, и думалапро себя, как оно было бы — сжать зубами горло, но об этом факте лучше былоумолчать. Я продолжала говорить, но Рафаэль и Мика наверняка знали, на какойтонкой ниточке я держусь. Я продолжала говорить, потому что молчаниезаполнялось картинами и жуткими желаниями.

— Да, мне интересно.

— Я родился царем лебедей.

— То есть царем лебедей, а не лебедином. Это значит,что вы — самец? Слово «лебедин» используется только для женщин?

Он посмотрел на меня пристально:

— Я родился, чтобы быть их царем. Я — первый царь болеечем за сто лет.

— Все остальные либо выбирают вожаков, либо сражаютсяза право им быть. А у вас выходит что-то вроде наследственной монархии.

— Так и есть. Хотя различие определяется не кровнымродством, можете назвать это наследственной монархией. Но я не наследовалтитула.