Я оставалась в кольце тела Мики, но напряжение уходило.

— Первую душу в своей жизни я увидела, когда мне былодесять, а первого призрака еще раньше, Риис. В тринадцать лет я случайноподняла свою околевшую собаку. Я никогда не была человеком, Риис, можете мнеповерить.

— Вы говорите об этом с горечью.

— Еще бы, — кивнула я.

— Вы оба должны принять себя такими, как вы есть, илибудете очень несчастны, — заметил Рафаэль. Мы оба посмотрели на него —вряд ли дружелюбно.

— Ты мне дай пару недель привыкнуть к тому, что якошка.

— Я говорю не о том, что ты стала настоящей Нимир-Ра, Анита.С той минуты, как я тебя увидел, ты подспудно ненавидела себя за то, что тытакая, как ты есть. Как Ричард бежит от своего зверя, так и ты бежала отсобственного дара.

— Мне не нужны уроки философии, Рафаэль.

— Мне кажется, очень нужны, но я не стану развиватьтему, раз она для тебя так болезненна.

— А со мной даже и не пытайтесь, — сказалРиис. — Всю мою жизнь я слушаю проповеди на тему о том, что я благословен,а не проклят. Уж если все мои родственники меня не убедили, вряд ли у васполучится.

Рафаэль пожал плечами и снова повернулся ко мне.

— Давайте сменим тему, потому что до лупанария ехатьвсего несколько минут, а я видел, как зверь Мики — его энергия — прошла сквозьтебя, и ты откликнулась.

— Ты видел? — спросила я.

Он кивнул:

— У него энергия синяя-синяя, а у тебя багрово-красная,и они смешались.

— И что получилось? Пурпур?

Мика прижал меня чуть сильнее — предупреждение, что не стоитзадираться, но Рафаэль высказался прямо:

— Не надо шуточек, Анита. Если я это видел, то увидит иРичард.

— Он — мой Нимир-Радж, — напомнила я.

— Ты не понимаешь, Анита. Мика говорит, что думал,будто родинка в виде твоего зверя бывает только в легендах. Точно так же и я досих пор считал, что разговоры о совершенных парах тоже легенда. Романтика,вроде суженого или суженой. — И без того серьезное лицо Рафаэля сталосовсем мрачным. — Как говорят эти легенды, какая-то связь ощущается спервой встречи, но лишь после первого секса зверь одного может проходить сквозьтело другого. Только физическая близость создает такую степень метафизической.

Я отвела взгляд от этих твердых и вопрошающих глаз, нозаставила себя снова в них посмотреть.

— Так что ты спрашиваешь, Рафаэль?

— Даже не спрашиваю, а сообщаю. Сообщаю, что знаю отом, что у вас был с Микой секс, и что Ричард, хотя и бросил тебя и публичнообъявил, что вы более не пара, будет от этого не в восторге.

Сильная недооценка. Я отодвинулась от Мики, и он отпустилменя, не попытавшись продлить прикосновение. Еще несколько очков в его пользу.

— Ричард бросил меня, Рафаэль, а не я его. У него нетправа злиться на то, что я делаю.

— Если он ее бросил, — согласился Риис, — тоона имеет право делать, что хочет. Ульфрик может винить только себя.

— Логически вы правы, но когда мужчина, увидев любовьсвоей жизни в чужих объятиях, руководствовался логикой?

Горечь в голосе Рафаэля заставила меня всмотреться в еголицо. Кажется, он судил по собственному опыту.

— Он Ульфрик, а я Нимир-Ра. Это не дает ему на меняправ.

— Сегодня и без того будет опасно, Анита. Не надо еще исердить Ричарда.

— Я не хочу ухудшать положение вещей. Видит Бог, и безтого оно не сладко.

— Ты злишься, что он тебя бросил, — сказалРафаэль.

Я уже открыла рот, чтобы сказать «нет», но поняла, что он,быть может, и прав.

— Может быть.

— И ты хочешь сделать ему больно в ответ.

Я открыла рот, чтобы сказать «нет», но остановилась подумать— по-настоящему подумать, что же я чувствую. Это была злость и обида, что онпопросту дал мне отставку. Ладно, пусть не так просто, но все же...

— Да, я уязвлена и отчасти, наверное, хочу наказать заэто Ричарда, но не просто за то, что он меня выставил. Еще и за бардак, которыйон устроил в стае. Он подверг опасности тех, кто мне не безразличен, а сделалон это из-за своей бойскаутской дури, которая даже среди людей не работает, неговоря уже о шайке вервольфов. Я устала от всего этого, Рафаэль, и от неготоже.

— Звучит так, будто ты его бросила бы, если бы он тебяне опередил.

— Я вернулась, чтобы помочь. Чтобы посмотреть, не можемли мы как-то во всем разобраться. Но ему надо бросить свой дурацкий моральныйкодекс, от которого добра ни ему, ни окружающим.

— Бросить свой моральный кодекс для него значитотказаться от самого себя.

— Знаю, — кивнула я. Все это, сказанное вслух,выглядело еще хуже. — Он не может перемениться, а если останется таким,как есть, это приведет к его гибели.

— А с ним, быть может, твоей и Жан-Клода, — сказалРафаэль.

— Это что, каждому известно?

— Стандартная ситуация. Если убить слугу-человекавампира, вампир может этого не пережить. А если убить вампира, его слуга либоумирает, либо сходит с ума. Логика подсказывает, что убийство одного из васопасно для двух других.

Все равно мне не нравилось, что это всем известно. Что убитьодного из нас может означать убить всех троих. Слишком это легко было бы дляубийц.

— И что ты хочешь от меня услышать, Рафаэль? Что у насс Ричардом фундаментальные философские расхождения почти по всем важнымвопросам? Что есть достаточно причин, что мы с ним не женились и не сталижить-поживать да добра наживать? Что он, быть может, встанет перед выбороммежду своей моралью и выживанием? Что я боюсь, что он скорее умрет, чем пойдетна компромисс со своей совестью? Да, боюсь. Когда он увидит меня с Микой, этоубьет частицу его души. Я бы его избавила от этого, но не мой выбор.

— Здесь нет твоей вины, — сказал Рафаэль.

Я вздохнула:

— Если бы я полгода назад не сбежала, я могла быотговорить его от демократизации стаи. Если бы я была здесь, многое могло быпойти по-иному, но меня не было, и тут ничего не поделаешь. Я могу толькопопытаться склеить разбитое.

— И ты думаешь, что все это еще можно исправить? —спросил Рафаэль.

Я пожала плечами:

— Спроси меня, когда я посмотрю на Джейкоба и увижу,как Ричард исполняет роль Ульфрика с ними со всеми. Я должна ощутить динамикупроцесса, а потом судить, можно ли что-то исправить.

— И как будешь исправлять? — спросил Мика.

Я покосилась на него: