«Я все равно не умею стрелять. Зачем мне пистолет?»

— Данилов, ты все-таки постарайся, чтобы с тобой ничего неслучилось.

— Постараюсь, — пообещал он и добавил по привычке: — Неволнуйся.

Телефон пискнул, информируя о том, что разговор окончен, иДанилова это огорчило. Не осталось совсем ничего, чтобы еще потянуть время,хоть чуть-чуть.

Ты просто трус. Ты боишься.

Конечно, боюсь. Только герой боевика не боится, а я боюсь.

Меня знобит, у меня болит рука, и я боюсь так, как никогда иничего не боялся, — за себя, за Марту и за мышонка, которого никто не защитит,кроме меня. Так получилось, что только я, я один, смогу их защитить или хотя быотвести беду.

Ну что ж. Надо звонить.

Он набрал номер, который знал наизусть, и некоторое времяждал, пока ответят. Только бы ответили.

— Да?

— Катерина?

— Здравствуйте, Андрей, — сказала она сердечно, — жаль, чтонам так и не удалось поговорить на приеме. Как ваши дела?

— Катерина, мне нужна помощь. Я в двух словах расскажу вам,в чем дело и куда я сейчас поеду, а вы… оцените ситуацию и подумаете, сможетели мне помочь.

— Хорошо, — согласилась она, помедлив, — я слушаю.

Он говорил недолго.

— Я не знаю, — ответила она, дослушав, — это несколькостранно и неожиданно. Я должна поговорить с мужем.

— Конечно, — согласился Данилов.

Уже то, что она сразу не послала его подальше, было большойудачей.

Жене Тимофея Кольцова не могло быть дела до проблемкакого-то бедного архитектора!

— Я вам перезвоню, — пообещала она и повесила трубку.

Вот и все.

Данилов сунул мобильник в карман и стал осторожно выбиратьсясо стоянки. Ехать ему было недалеко.

Он заметил знакомую машину возле знакомого дома наКутузовском проспекте и не стал разворачиваться, решив, что просто перейдетгде-нибудь дорогу.

Все правильно, она была там, где должна быть, но собственнаяподтвержденная догадка поразила Данилова.

Он подошел к машине, темной и грязной, и усмехнулся, увидевсвежую царапину на левом борту. Марта задела ее своей «Нивой», когда неслась влоб.

Странно, что она вообще успела свернуть.

Данилов достал из кармана брелок, открывающий егособственную машину, и нажал кнопку. Фары мигнули и погасли, в дверях сухощелкнуло — замки открылись.

Наверное, треть машин открывается одними и теми же кнопками,подумал Данилов.

Если бы она не открылась, он бы просто в нее не полез.

Зачем? Все и так было ясно и понятно. Он открыл ее простодля того, чтобы еще раз убедиться, что прав.

Он распахнул пассажирскую дверь и присел на корточки,рассматривая мокрый резиновый коврик. Стараясь не опираться на раненую руку, оннагнулся и посмотрел под сиденьем. Там было что-то довольно длинное и круглое,какой-то баллончик. Данилов сунул руку и вытащил баллончик с голубой краской. Содного боку баллончик был сплющен, должно быть, смялся, когда Данилов наступилна него ногой.

«Это только начало», — было написано голубой краской настене разгромленного дома, который Данилов так любил.

Вот уже и конец. Скоро финальные титры.

— Догадался, — прозвучал за его спиной язвительный голос, —молодец. Но очень долго думал.

— Что ж ты, Олег, — не поворачиваясь, сказал Данилов, — токассету в машине бросил, то баллончик забыл. Ладно я, но дом-то ТимофеяКольцова. Он из тебя всю душу вынет.

— Не вынет, — ответил Тарасов весело, — не беспокойся.Пошли, Данилов. Мне некогда. Мне еще чай с твоей матушкой допивать.

Данилов поднялся с корточек и захлопнул дверь машины,оттягивая миг, когда ему придется повернуться и посмотреть в лицо ОлегуТарасову. Он очень боялся, что вообще не сможет посмотреть ему в лицо и тогдавсе будет кончено.

Кутузовский проспект ревел машинами. В скверике — несколькодеревьев вдоль шоссе — бежал малыш в красном комбинезоне, и старик бросал палкусобаке.

Собака вскидывала лапы ему на грудь, припадала к земле,вскакивала, порывалась бежать и отчаянно гавкала от нетерпения. Старик смеялсяи прятал палку за спину, а потом швырял — далеко.

«Хорошо быть собакой», — подумал Данилов.

— Пошли, Данилов, — повторил Тарасов настойчивей, — мненекогда. Болит ручонка-то?

— Болит, — ответил Данилов и посмотрел наконец ему в лицо.Лицо было ясным и радостным, как у человека, который вот-вот закончит надоевшуюработу и освободится.

— Я тебе кисть хотел прострелить, — сказал Тарасов весело. —Помнишь, как ты над своими руками трясся? Я бы и прострелил, мне твоя сучкапомешала. Ее-то ты зачем втравил? Жила бы дальше, горя не знала. А теперь все.Пошли, Данилов, поговорим по дороге. Кстати, я тебя предупреждаю, что у меняпистолет. Так что ты «мама!» лучше не кричи и «караул!» тоже. Я тебя на местезастрелю, а через три часа я в Италию лечу, так что меня никто остановить неуспеет, никакие менты.

— Куда идти? — спросил Данилов.

— Тут недалеко. И давай поближе ко мне, с той стороны, гдеручонка. Кто тебя знает, вдруг ты еще побежишь! Ты же трус, Данилов.

— Это я раньше был трус, — ответил Данилов холодно, — большея не трус.

Тарасов засмеялся.

— Ты просто еще не знаешь, как я намерен поступить с тобой итвоей сучкой, — нежно проговорил он, — но я тебе расскажу. И мне приятно, итебе полезно. Что ж просто так подыхать-то? Просто так подыхать неинтересно.

Начался двор, высокий и узкий, знакомый с детства. Снегскрипел, мальчишки кричали, пело радио в какой-то машине.

— Дальше, дальше, — сказал Тарасов, когда Данилов взглянулна подъездную дверь, в которую входил много лет и которую редко вспоминал.Ничего хорошего не было за этой дверью, только трудное, холодное, одинокоедетство за роялем.

Лишь когда появилась Марта, кончилось одиночество.

— Сюда давай, — велел Тарасов и, быстро оглянувшись посторонам, вдруг толкнул Данилова в раненую руку.

Данилов чуть не упал от боли, в голове что-то взорвалось,ударило по глазам, и в руке, кажется, лопнуло. Тарасов рванул его за отворотдубленки, проталкивая в узкий лаз заколоченного черного хода. Пахло старойштукатуркой, сырыми стенами, промерзшим бетоном. Тарасов лихо выудил из-запояса пистолет.