Сквозь боль в голове Данилов вдруг подумал, что он,наверное, очень гордится собой.

— На самый верх, — скомандовал Тарасов. — Сегодня тынаучишься летать. А если не научишься, разобьешься.

— Как ты догадался, что я приеду? — спросил Данилов хрипло.

— Ну-у, — протянул «друг детства», — не настолько же тытупой! Я знал, что в конце концов ты все поймешь, не можешь не понять! И знал,что поедешь выяснять отношения. Твои родители сегодня вечером улетают в Париж.Где еще я могу быть? Конечно, у них! Я и машину поставил так, чтобы ты сразуувидел. Ловко?

— Очень, — согласился Данилов. Под ногами хрустел песок иподнималась многолетняя пыль. На ступеньках кое-где был навален мусор, иДанилов переступал через него. — А мои родители? Если ты меня сейчас убьешь, утебя не будет никакого алиби. Они скажут, что ты как раз в это время уходил изквартиры.

— Да не заботься ты обо мне, — весело заявил Тарасов и ткнулего в спину пистолетом, — все в порядке с моим алиби! Я все время смотрел вокно и, когда увидел, что ты подъехал, сказал Светлане Сергеевне, что пойду засигаретами. Тебя ведь не сразу опознают. Документы я у тебя заберу. Покапроваландаются, родители твои уже и в Париж отбудут. А время я вперед перевел.Во всей квартире. Михаил Петрович, сам знаешь, на часы никогда не смотрит, а уСветланы Сергеевны я специально время спросил, когда за сигаретами пошел. И ещеспрошу, когда вернусь. Потом я стрелки назад переведу, только и всего.

Данилов посмотрел вверх. Идти осталось совсем немного. Одинпролет — и решетка последнего этажа.

— Направо! И без фокусов, Данилов! Ты ведь уже покойник.«Отче наш» знаешь? Читай.

За облезлой коричневой дверью с предусмотрительно снятойпоперечной балкой было значительно холоднее, и свет здесь был другой. Неразмытый серыми подъездными стеклами, а ясный, уличный. Снег залетал ввыставленное окно, бесшумно падал на скрещенные доски.

«Как высоко», — подумал Данилов.

— Ну что, — все так же весело спросил Тарасов, — прочелмолитву? Давай покурим, что ли! Знаешь, мне как-то даже жалко, все-таки ты мойдруг, в один горшок писали! И не верится — неужели сейчас я от тебя освобожусь,а? Навсегда! На всю оставшуюся жизнь! Ты там будешь лежать, — и он показалпистолетом вниз, в узкий, как шахта, колодец двора, — мордой в помойке, спереломанной спиной, с вывернутой шеей, тебя ведь и узнают-то не сразу, а япойду чай допивать и вечером в Рим улечу и вздохну наконец всей грудью!..

— Зачем? — спросил Данилов и медленно полез в карман засигаретами.

Тарасов следил за ним очень внимательно, даже пистолет унего в руке напрягся.

— Зачем все это было нужно, Олег?

— Как зачем?! — поразился Тарасов. — Ты так ничего и непонял?!

— Нет, — сказал Данилов, — не понял. Он снова полез в кармани достал на этот раз зажигалку. Тарасов должен увидеть это движение. Увидеть,запомнить и не бояться его.

Времени на то, чтобы Тарасов запомнил, было мало. Столько,сколько горит сигарета.

— Затем, что я тебя ненавижу, — выплюнул Тарасов ему в лицо,— ненавижу! Всегда! Всю жизнь! Вся моя жизнь состоит из ненависти к тебе! Ктоты? Богатый, тупоумный, ленивый недоносок! Ты даже играть не смог и заставилвсех вокруг скакать перед тобой на задних лапах! Тебе было положено все, а мненичего, а я ведь в миллион, в миллиард раз талантливее тебя! Кому я был нуженсо своим талантом?! Никому! У меня не было родителей с фамилией Даниловы, комне профессора на дом не приезжали, я все должен был выгрызать, выпрашивать,выклянчивать! А ты… ты все бросил, когда не смог играть! Ты бросил и ушел. Так,как будто имел на это право. Так, как будто на самом деле чего-то стоил! А тыничего не стоил! Ты ни на что не имел никаких прав! Ты просто был бесталанный,ленивый ублюдок, а с тобой носились, как с гением! Ну конечно! Данилов! Как жес тобой не носиться!

— Ну и что? — перебил его Данилов. — Что из этого? Я ведь нестал музыкантом. У меня обыкновенная работа и никакой мировой славы. Чему тызавидуешь?

— Я не завидую тебе, ты, жалкий червяк, придурок, мокрица! Яненавижу тебя, и я убью тебя прямо сейчас, а вечером в Риме буду пить вино ищупать девчонок! Ты никто! Ты был и остался ничем, и я… победил тебя!!

— Тебе лечиться нужно, — сказал Данилов равнодушно, — и чемскорее, тем лучше. Может, вместо Италии ты в психбольницу устроишься?

Тарасов вдруг подскочил к нему, так что Данилов сделал шагназад, к самому краю жестяной скользкой крыши, и спиной почувствовалнеотвратимость и заманчивость бездны.

Из-под его ботинок сыпался снег и беззвучно исчезал в желтойхолодной пропасти.

— Не-ет, — зашелся в истерике Тарасов и потряс у него передносом пистолетом, — тебе меня не провести. Ты хочешь, чтобы я тебя пристрелил,да? Чтобы ты падал уже мертвый? Нет. Не выйдет. Я стрелять не стану. Ты умрешь,когда будешь падать, от страха, как умирают все свиньи! Или когда ударишься омусорные баки! Да! — захохотал он, потому что эта мысль понравилась ему. —Последнее, что ты увидишь в своей дерьмовой жизни, будут внутренности помойки,с тухлыми тряпками, очистками и гнилью! Ты влетишь прямо мордой во все это!

— А зачем так сложно? — спросил Данилов. Сигарета почтикончилась, от нее осталась только четверть. — Можно было все сделать гораздопроще. Чего ж ты меня давно с крыши не скинул?

— Ты же полоумный, Данилов, — сказал Тарасов весело, — всезнают, что ты полоумный! Ты же жену убил! Ты ненормальный, псих, придурок! Тысам с крыши кинулся! Конечно, сам! Ты приехал поближе к родителям, которыхненавидишь, и кинулся с крыши! А?! Красиво?!

— Почему сейчас?

— Потому что у тебя помрачение, как у орангутанга! Потомучто какие-то хулиганы разгромили дом, который ты строил, и ты помрачился! Тебестали всякие видения мерещиться — кровавые рубахи там, надписи на зеркалах! Дая первый об этом расскажу! Я первый! Как у тебя башку снесло! Как я хохотал,когда подкладывал эту рубаху!! А кровь из американского набора для Хэллоуина?!Ты небось от страха штаны намочил, а кровь была даже не настоящая!! Ты же псих,пси-их!! Тебя твой Кольцов уволил, и ты чокнулся окончательно, потому что и такбыл чокнутый! Ты даже учиться не смог от того, что чокнутый! Это самоубийство,самоубийство, понимаешь?! Это ведь ты в припадке ударил по башке своегосотрудника и убил его! Ты понимаешь? Это же очевидно! Твои очки…

— Очки тут ни при чем, — заявил Данилов сухо, я ночевал неодин. Человек, который был у меня, подтвердил, что я не выходил из дома. Не яубил Сашку. Не было у меня помрачения.