– Ничего не случилось, – уверил ее Хохлов и опять захохотал.– Хочешь, я тебе анекдот расскажу? Значит, так. Раздал лев всем зверяммобильные телефоны, чтобы в случае чего они ему могли звонить, ну, и чтобыобстановку в лесу контролировать…

– Митя!

– А что – Митя? Там только одно слово неприличное, а все остальныевполне приличные!

– Митя! – прошипела Ольга еще раз и глазами показала наСтепку, который чинно пил сок из большого стакана. – Степ, ты бы не пил передвыступлением! У тебя в животе будет булькать!

– Не будет у меня ничего булькать. Мам, а папа не придет,да?

Ольга вздохнула и улыбнулась сыну светлой улыбкой.

– Сынок, ты же знаешь, что у папы неприятности! Как толькоони закончатся, он вернется, у тебя же не последнее выступление!

Степка отставил стакан, метнул взгляд на прекрасную барышню,которая сидела по правую руку от него, и ничего не сказал.

Да, подумал Хохлов, и в его неудержимом ликованииобнаружилась брешь. Да уж.

Пожалуй, первый раз Димон не пришел на показательныевыступления сына, и вряд ли Степке можно объяснить, что обстоятельствасложились таким скверным образом, и от отца в этих обстоятельствах ничего независит. То есть объяснить-то можно, и он, наверное, поймет, но все равноникогда не забудет это свое выступление, на которое отец не пришел!..

Степка занимался «спортивными танцами», и Хохлов, ничего непонимавший в этом искусстве, долго недоумевал, зачем Пилюгины отдали ребенка втакой непонятный… спорт или не спорт, даже не знаешь, как и назвать-то!

Все это было очень загадочно – шились костюмы, покупаласьспециальная обувь, и с партнершами вечно были какие-то сложные проблемы. Ольгав своем «шторном» ателье частенько создавала для них немыслимые наряды и долгосовещалась с родителями партнерши, хороши они или плохи, особенно передпоказательными выступлениями. Перед ними начинались жуткая суета и ажиотаж, всеперезванивались и сообщали друг другу, что выступать будут на большой арене, апотом выяснялось, что нет, все-таки в клубе, а после все менялось, и начиналиопять готовиться к арене… и снова к клубу. «Большой ареной» считались дворцыспорта, вроде Лужников, а клубы были каждый раз разные, самое главное – чтобыбыл подходящий танцпол!

Хохлов в этом ни черта не понимал. Была б его воля и будь унего сын, он бы отдал пацана на футбол или в теннис, где все понятно – вотплощадка, вот мяч, беги быстрее, лупи сильнее, и все будет отлично.

В клубе, где Степка выступал в эту пятницу, было очень многонароду, и на столиках стояли таблички с номерами – кому где сидеть. Родителиволновались, громко разговаривали с чадами, стараясь перекричать музыку,которую включили «для разогрева». Вновь прибывшие родители оглядывали зал,шуршали портпледами, в которых привозили костюмы, и со встревоженными лицамиустремлялись в «костюмерную», где дети переодевались.

Столик, за которым сидели Пилюгины, и Хохлов с Ариной, и ещеСтепкина партнерша с родителями, стоял у самого танцпола, и на нем красовалсяномер три, и Хохлов этим гордился. Номер три означал, что Степка высоко взлетелв неведомой ему табели о рангах и у него высокий рейтинг, а Хохлов искреннесчитал, что делом стоит заниматься только для того, чтобы быть в нем первым,самым лучшим, иначе и заниматься не стоит!

Растрепка сидел у Ольги на коленях и все порывался занятьсвободный стул, но мать не спускала его с рук, словно боялась, что еслиспустить, то с ним что-нибудь случится.

Арина протолкалась от барной стойки, принесла какие-то сокии крохотные бутербродики на блюде. Первое такое блюдо Хохлов уже съел и тут жепринялся за второе. Кроме него, никто ничего не ел.

Степка, которому не разрешили допить сок, от нечего делатьстал приставать к барышне.

– Натах, – спрашивал он. – А мне Вован сказал, что ты волосыкрасишь!

– А сам-то не красишь? – томно отвечала барышня, стреляя внего глазами.

– Я?! Не-а! А ты красишь, да?

– Ничего я не крашу! Это мой натуральный цвет.

– Ага, натуральный! Натуральный йогурт!

– Сам ты йогурт!

– Натах, Натах, ты только смотри ногу мне не отдави! Ты впрошлый раз ка-ак на ногу мою встала! Я чуть не завопил прям!

– Я?! Тебе?! Да ты сам мне сколько раз…

– Степ, отстань от нее, – велела Ольга.

– Наташ, прекрати, – сказала Наташина мать.

Всем было ясно, что говорится это «просто так», для порядка,а вовсе не для того, чтобы дети замолчали.

– А хочешь, я тебе сливочек напшикаю, – продолжал резвитьсяСтепка, потрясая баллоном со взбитыми сливками, который демократичнопредлагался в комплекте с фруктами. – На клубничку! Перед выступлением в самыйраз!

– Себе напшикай! Желательно на голову.

– Сейчас я тебе на голову!

– Мамотька, – спросил удивленный Растрепка, – затем сивки нагоову?

– Незачем, милый. Просто они шутят.

Степка переключился на Растрепку. Он зажал в зубах пучокзелени, завернутой в лаваш, так что тот свешивался у него изо рта с двухсторон, и начал:

– Я злой и страшный серый волк! Я в поросятах знаю толк!Р-р-р!..

– Мам, он меня пуга-аит!

– А ты не бойся.

– А когда начнется-то? – Хохлов съел все бутерброды совторого блюда и вопросительно посмотрел на Арину.

Примечательно, что она ответила вовсе не на вопрос, а навзгляд.

– Хватит, – сказала она решительно. – Лопнешь.

– Я?! – поразился Хохлов. – Я не лопну! Что тут былоесть-то! Какие-то кнопки, а не бутерброды.

– Мить, ты можешь сколько влезет есть, – вступил Степка. –Ты же не танцуешь!

– Ма-ам, он щиплется!

– Где?!

– Под столом!

– У него сейчас выступление, малыш. Он просто волнуется.

– Я не волнуюсь! – провозгласил Степка. – Вот нисколечко неволнуюсь.

В это самое время на танцпол вышел нарядный худощавыйчеловек с пробором в набриолиненных волосах, долго возился с аппаратурой,стучал по микрофону и что-то неслышно говорил звукорежиссеру. Затем он шикарнорасшаркался на все стороны, провозгласил неизменное:

– Добрый вечер, дамы и господа!

И объявил, что показательные выступления танцоров ввозрастной группе такой-то начинаются!

Аплодисменты, туш!..