– И мне хочется.

– Значит, так и поступим.

– С ума сошли? – с ужасом спросила Ольга. – Я никуда вас непущу! Димка, даже не думай!.. Тебе что, мало?! И… и…

– Не кричи, – сказал Пилюгин, взял ее за руку и притянул ксебе. – Кузя – это наше дело, Оль. Больше ничье. Прав Хохлов.

– Дима, ты ненормальный! Арина, скажи что-нибудь, что тысидишь как истукан! Они же, видишь куда собрались!..

– Они уже все решили, Ольга, – сказала Арина. – Мы их неостановим, разве ты не понимаешь?

– Умница, – похвалил Хохлов. – Просто молодец. Соображаешь.И вообще волноваться совершенно не из-за чего! Нас двое, а он один.

– Но он убийца! – Это крикнула Ольга.

И Хохлов, и Пилюгин улыбнулись одинаковыми улыбками, полнымимужского превосходства, означавшими, что женщинам все равно объяснить ничегонельзя, да и не нужно!.. Они, мужики, должны довести дело до конца, и точка.

Мужчины идут на войну, женщины плачут дома.

Странно было идти на войну, когда все уже почти хорошо,когда дома горит уютный свет, когда дети собираются в ванную и ссорятся из-затого, кто пойдет первым, а у женщин такие родные и добрые лица! Странно, иочень не хочется, и в прошлой жизни Хохлов ни за что не пошел бы ни с кемвоевать, но все изменилось, когда убили Кузю.

Одного из них убили, а второй как будто умер сам, тольконекого похоронить, и уж лучше было бы похоронить и поплакать над могилой, чемтак, как сейчас, и Пилюгину еще только предстоит об этом узнать!..

Их было четверо, а стало вдвое меньше – большие потери,которые никак нельзя возместить, но можно поставить точку и жить дальше,стараясь не вспоминать и все-таки вспоминая!

Вот примерно так думал Хохлов, и ему очень хотелосьпоставить эту самую точку.

Они доехали очень быстро – в их городке до всего можнодобраться за пять минут, а пешком пройти из конца в конец всего-то за час!..

Они доехали и еще некоторое время сидели в машине, курили ине разговаривали.

Очень на войну не хотелось.

Хохлов думал, что зря он потащил Димона из дому среди ночи,когда того только сегодня выпустили из каталажки, а Пилюгин думал, что зря онвтянул друга в такую скверную историю. И обоим очень хотелось повернуть назад,и будь они в одиночестве, каждый непременно повернул бы, но они были вдвоем, ипризнаться в слабости – означало струсить.

Мальчики всю жизнь играют в войну, и самое тяжкоепреступление в этой игре – струсить. Никак нельзя!..

– Пошли? – спросил Хохлов и задавил в пепельнице сигарету. –Раньше сядешь – раньше выйдешь! Пошли, Димон!

Не отвечая, Пилюгин полез из своей двери. Было темно, тихо иочень морозно, и дверь громко хлопнула, как выстрелила, в неподвижномвыстуженном воздухе.

Они поднялись на третий этаж по скверной подъезднойлестнице, Хохлов первый, Пилюгин за ним.

– Как ты думаешь, откроет?

Не отвечая, Хохлов нажал кнопку звонка, но за тонкойстворкой не раздалось никакой трели, и тогда он сильно постучал в косяк двери.

За пыльным оконцем на лестничной клетке вставала луна, вморозной дымке казавшаяся призрачной и зыбкой, и больше всего на свете Хохловухотелось уехать домой, к Родионовне, к собаке Тяпе и щенкам.

– Кого принесло? – спросили за дверью громко. – Чего надо?

– Это я, Хохлов. Открывай!

Воцарилось молчание, потом послышалось бормотание и звукотпираемого замка.

– А чего тебя принесло на ночь глядя?! Мне завтра на работу!Потерпеть не мог, что ли?!

И дверь распахнулась. Желтый свет ударил по глазам, и Хохловзажмурился на секунду.

– Ты чего, не один, Митяй?! Кто это за тобой прется?!

– Это я, – сказал вошедший Пилюгин и захлопнул за собойдверь.

Хозяин сделал шаг назад. Лицо у него изменилось.

– Ты?! – спросил он и с трудом сглотнул, как будто судорогапрошла по кадыку. Он передернулся и еще отступил назад. – А ты… откуда взялся?!Тебя же менты забрали, ты брата моего убил!

– Я не убивал, – сказал Пилюгин.

– Он не убивал, – повторил Хохлов. – Ты его убил, Максим. Имы это знаем. И ты это знаешь. Так что давай без фокусов!

Про «фокусы» говорили в каком-то сериале, и Хохлов сказалпро них только потому, что вспомнил сериал, но все это совсем не походило накино.

Не так он представлял себе финал греческой трагедии, когдазло наказано, а добро торжествует. Не было фанфар и победного пения труб игорнов, не было золотого сияния правды в вышине, а в этой самой вышине сиялажелтая лампочка, и в комнате работал телевизор, отсвечивая синим.

– Я не знал, что ты в такси устроился работать, – сказалХохлов и шагнул вперед. – Если бы знал, я бы раньше все понял! А так мне всевремя казалось, что я где-то делаю ошибку – ну, не мог Кузя чужому человекурассказать про свои несметные сокровища и про то, что он теперь заживетпо-другому! А все дело в том, что человек был не чужой, а свой! Уж такой свой,что ближе некуда! Кузя подрался с Димоном, сел к тебе в машину и сталжаловаться, что Пилюгин на него наезжает, а он, Кузмин, теперь богатый человек,миллионер почти! Чем ты его стукнул, Максим? Бутылкой? Монтировкой?

– Да… ты… ты… что ты городишь, мать твою!..

Максим Кузмин зацепился за что-то ногой, ухватился за стул,стул поехал и загрохотал.

«И о погоде, – вещал телевизор бодрым женским голосом. – Спрогнозом на завтра вас познакомит научный сотрудник…»

Хохлов мимолетно удивился тому, что жизнь не кончилась, чтотелевизор продолжает бодро болтать о погоде, и научная сотрудница с жеманнымигубками что-то говорит и водит руками, показывая циклоны и антициклоны!

– Я никого не убивал! Я не убивал!

– Ты убил. Ты ударил его так сильно, что он… умер. И ты ещевозил его, мертвого, по городу, хватило у тебя выдержки! Ты приехал в общагу,нахлобучил его шапку и пошел искать эти самые миллионы! Не нашел и решил, чтоони у Арины, про нее ты все знал, и пошел к ней, и стал искать там, и опять ненашел! Зато ты бросил у нее свою шапку, и я понял, почему Кузя оказался всугробе в мороз без нее! А Кузю ты свалил возле дома Пилюгина. Ты знал, чтоженщина гуляла с собакой и видела, как они дрались, и был уверен, что всеспишут на него, и так оно и вышло! Поначалу…

Теперь Максим отступал к окну, а Пилюгин и Хохловнадвигались на него, и Хохлов говорил не останавливаясь: