– Не задавай идиотских вопросов!

«Хорошо, – подумала она с замирающим восторгом. От виска, вкоторый он ее целовал, мурашки шли по всей голове, даже макушку пощипывало. –Как скажешь. Я не буду задавать тебе глупых вопросов. Я не буду делать ничеготакого, что не понравилось бы тебе. Я буду просто чувствовать, впитывать,ловить каждое мгновение, и пропади оно все пропадом!.. Я слишком долго ждала.Или не ждала, а только сейчас придумала, что ждала именно его, с его пожухлымигвоздичками, холодными губами, твердой шершавой щекой и запахом мороза икакого-то сложного одеколона?..»

Раньше все было неправильно, а сейчас стало правильно,неловкость, которая почти не давала ей дышать в первый раз, вдруг вся куда-тоделась, и она стала ласкаться к нему так, как никогда и ни к кому не ласкалась.

Арине вдруг стало наплевать, что именно он о ней подумает, иподумает ли вообще, и вдруг ей захотелось свести его с ума, вот просто взять исвести, так, чтобы он тоже не мог дышать и тоже чувствовал только холод взатылке и еще что-то такое непонятное в позвоночнике, и неукротимый, неуемный,сумасшедший восторг, когда понимаешь, что лодку несет прямо к водопаду, но нетникакой смертельной опасности, а если и есть, так наплевать, оно того стоит,ведь нельзя же не попробовать вот так, хоть один раз в жизни, но именно так,когда от страха закрываешь ладошками глаза, а лодку все несет и несет, икружится голова, и в последний момент, отняв ладони, вдруг видишь перед собойрадугу, а под ней весь мир, от самой мелкой песчинки и до самой далекой звезды,и понимаешь, что он огромен и прекрасен, и он принадлежит тебе, пусть толькоодин миг, но принадлежит, целиком и полностью, от края и до края!..

Она взяла Хохлова за уши, восторгаясь тому, какие этопрекрасные, необыкновенные, исключительные уши, поцеловала в подбородок, ипотом еще в щеку, и потом еще, не в силах удержаться, в губы, и еще и еще, хотябыла совершенно уверена, что не умеет целоваться, давным-давно кто-то сказал ейтакую глупость, и она почему-то в нее поверила. Начав целовать Хохлова, онасовершенно забыла о том, что решила свести его с ума, и опустила руки, толькокогда он попросил:

– Отпусти мои уши. Мне больно и ничего не слышно.

– А что ты должен слышать?

Он не знал. Какая разница?!.

Он хотел ее так, что у него болело, кажется, даже в голове,и больше ни о чем он не мог думать, и ему хотелось лечь с ней на кровать и ужесделать что-нибудь такое, от чего перестало бы болеть, и чтобы онапочувствовала и поняла… Нет, чтобы ей казалось… Нет, чтобы она пришла ввосторг… Нет, чтобы…

Мысли, носившиеся по кругу, медленно затухали, осыпалисьискрами, как гаснет бенгальский огонь, и там, внутри, становилось черно,обморочно и щекотно, и он боялся, что не дотерпит, а сколько еще терпеть,неизвестно, потому что она опять взяла его за уши и опять принялась целовать,словно не понимала, что с ним делается!..

– Пошли, – попросил он жалобным и неуместно глупым голосом.– Пошли, пожалуйста, я больше не могу.

Кажется, она искренне удивилась, что куда-то нужно идти, иплан соблазнения вот-вот рухнет, а она только начала оживать, словно ледянаякорка, покрывавшая ее внутри и снаружи, стала подтаивать.

– Митя?

Хохлов знал ее квартиру как свои пять пальцев и знал, что вбольшой комнате – иногда она смешно называла ее гостиной – стоит брудастыйкороткий диван, который нужно раскладывать в несколько приемов, а в маленькой –сибаритская, немыслимой роскоши кровать, со столбиками и горой кружевныхподушек.

Когда Арина купила себе эту кровать, Хохлов – ума палата –заподозрил было неладное, что-то шевельнулось у него в голове, какая-то мысльпробежала вроде той, что у обыкновенной, серенькой, затурканной переводчицы неможет быть кровати, при одном взгляде на которую с нормальным мужчиной делаетсянечто вроде короткого содрогания во всех мышцах. С момента водружения кроватиХохлов предпочитал в спальню лишний раз не заходить, от греха подальше, исейчас решил, что не пойдет ни за что!..

Не пойдет, и все тут!.. Она, может, намеревается продолжатьв том же духе еще несколько часов, а ему для полного перегрева только ещекровати не хватает! И так обороты двигателя взлетели до максимума, того и глядизаглохнет, а он не может так перед ней опозориться!

Кое-как, волоча ее за руку – она все лезла его целовать, –Хохлов дошел до дивана и пристроился там, и это изменение положения оказалосьеще хуже, потому что старая подруга Родионовна немедленно взобралась к нему наколени.

Она взобралась к нему на колени – боже праведный, помогимне, я же ни в чем не виноват! – обхватила его с двух сторон длиннымиджинсовыми ногами, запустила руки в волосы, прижалась грудью, животом, всемтелом и опять стала целовать.

Все, мрачно решил Хохлов. Все пропало.

Она целовала его в лицо, и за ухом, где становилось щекотнои тепло, и в шею, и он жался от нее, чуть не уворачивался, и дышал все глубже,и решил, что должен быстро вспомнить формулировку эффекта Джоуля – Томсона иего газодинамическую составляющую.

Даже формулировку не вспомнил, не то что составляющую!..

Как, бишь, ее, эту составляющую?..

Потом он забыл про Джоуля вместе с Томсоном.

– Почему?.. – спросил он, когда Арина дала ему возможностьвздохнуть, – почему вчера ты не… не хотела меня?

– Что?..

– Ты ничего не хотела. Ты была как… снеговик.

– Я снеговик? – удивилась Арина Родина.

Щеки у нее горели, и губы горели тоже, волосы разлетелись, икожа светилась ровным розовым светом, как будто внутри у нее зажглась лампочка.Хохлов подцепил пальцем майку и заглянул в вырез, чтобы увидеть лампочку, и неувидел.

Зато он увидел грудь в незатейливых кружевных кудряхдавешнего лифчика, из-за которого она почему-то сильно нервничала. Словновлекомый непреодолимой силой, Хохлов медленно опустил руку в вырез, миновалкружевные кудри и потрогал ее грудь так, будто никогда ничего подобного не трогал.

Так, словно не было предыдущей ночи, после которой они селив машину, как чужие.

Так, как будто не было ничего на свете важнее.

Арина замерла. Хохлов изо всех сил старался не шевелиться.Он знал, что стоит ему шевельнуться, и начнется необратимая цепная реакция,которая непременно приведет к неконтролируемым последствиям.

А разве он может поступить так со старым другом?..

Не может. Не может. Не мо…

– Я давно хотел у тебя спросить. – Он чуть-чуть шевельнулся.Сидеть было невыносимо. Руку держать там, где он ее держал, было невыносимо.