Глузд Несмеянович так удивился, что даже забыл сурововыговорить мастеру за воинский доспех, дерзостно поднесённый дочке. Он сам взялв руки кольчатую броню, осмотрел с лица и с изнанки, растянул туда и сюда,поскрёб ногтем звено, отыскивая, в каком месте заварено, но так и не нашёл.

– Этот доспех не боится ни соли, ни сырости,государь, – возвысив голос, чтобы слышали все, сказал Крапива. – Вморской воде кипятили!

Галирадские витязи дружно зароптали, обсуждая диковину.Можно было спорить на что угодно, что нынче же к вечеру дверь мастерскойКрапивы сорвётся с петель.

– Я воспретил своей дочери сражаться, – всё-такинапомнил кнес.

– Так ведь мало ли что, государь, в дорогеслучится, – смело возразил бронник. – Стража стражей, а в броне всяконадёжней!

О том, что велиморскому Хранителю Врат приличествоваласведущая в военном деле жена, Крапива на всякий случай промолчал. Равно как и отом, что теперь его мастерская вполне могла дождаться заказчиков из самогоВелимора, но уж это всем было ясно и так. Волкодав покосился на посла,внимательно щурившего глаза, потом на ревнивых оружейников, стоявших поодаль.Они наделали очень хороших мечей. Не таких, конечно, как узорчатый мечВолкодава, но всё равно неплохих. Все эти клинки, как один, были на крепкуюмужскую руку. Теперь мастера кусали локти: до лёгкого и замысловато украшенногоне додумался ни один. Хотя бы под предлогом – игрушечный, мол, для сынишки,которого кнесинка всенепременно родит воителю-мужу…

…А над вятшим стягом, над тем, что должен был состоять издружинных воителей, поставили главенствовать боярина Лучезара. Рассуждениекнеса можно было понять. Лучезар как-никак приходился кнесинке пусть дальним,но родственником. Он был молод, крепок и весьма проворен с оружием, а в бою –отменно смекалист. Что же до излишней вспыльчивости и спеси, их, по мнениюГлузда, важное поручение должно было поубавить.

Когда Волкодав об этом прознал, на него напала тоска.Лучезар, понятное дело, составил свой стяг из собственных отроков, выбрав тех,кто был ему особенно люб. Были там и двое наёмников: Плишка и Канаон.

* * *

Утро отъезда кнесинки выдалось тёмное и хмурое, хотя и бездождя. Волкодаву хотелось поскорее уже оказаться в пути и, занявшись делом,перестать думать о том, как всё это будет. Потому-то он явился в кром задолгодо света, когда там почти все ещё спали, кроме конюхов и стряпух, готовившихзавтрак. Волкодав подумал, что наверняка не спала и кнесинка, для которой нынекончалась последняя ночь под родной крышей. Вернётся ли она сюда ещёкогда-нибудь?.. Как знать?..

Он спешился и повёл Серка в конюшню, где, как он знал, Спелс подручными укладывали шерстинку к шерстинке на ухоженных шкурах дружинныхконей. Венн шёл не торопясь, ведя послушного жеребца под уздцы и в сотый размысленно перебирая содержимое седельных сумок: не позабыл ли чего. Недостачпокамест не вспоминалось. Ничего: небось что-нибудь да всплывёт, как только онвыедет за городские ворота и станет поздно возвращаться домой.

Волкодав не был вполне уверен, что ему вообще доведётсявернуться сюда. Если вспомнить, как кнесинка хваталась за его руки в деньприезда отца, получалось, что вряд ли она после свадьбы отправит его сразудомой. Скорее всего, оставит при себе вкупе со старой нянькой, служанками илекарем Илладом. Должен же быть подле неё в чужой стране кто-то, кого она знаетещё по дому, кому привыкла полностью доверять…

А что хорошего могло ждать его в Велиморе? Только местькровника, который наверняка либо сам побывал на развалинах отцовского замка,либо наслушался рассказов верных людей. Тогда, весной, Волкодав шёл напролом,не пытаясь скрываться и не думая остаться в живых. И убил Людоеда посреди ночи,ничуть не заботясь, какое наказание отмерит ему за это Хозяйка Судеб. Вот она иотмерила. Терпеливо дождавшись, пока он обзаведётся почти всем, ради чего стоитжить…

В Велиморе Волкодава ждала почти верная смерть. И домашниепонимали это не хуже его самого. Эврих, тот вообще предложил всем вместепотихоньку исчезнуть из города и даже туманно намекнул, будто знает неподалёку верноеместо. Волкодав ничего ему не ответил.

…Венн уже протянул руку к воротам конюшни, когда из-за углана него кинулся человек.

Первая мысль Волкодава была о братьях Лихих. Но мысль этамелькнула и сгинула, точно огонёк светляка в летней ночи. Сколько ни пыталисьблизнецы подобраться к нему втихаря, вот так бросаться они не стали бы нипочём.Это было просто опасно. Кроме того, братья знали, что в темноте он видел нехуже Мыша. Нападавший не знал.

Серко испуганно шарахнулся и захрапел, порываясь встать надыбы. Волкодав перехватил мелькнувшую руку с ножом. И стиснул пальцамикостлявое юношеское запястье, вынуждая человека безнадёжно потерять равновесие.Ещё мгновение – и нож оказался у Волкодава, а незадачливый убийца лёг носом впыль. Он всхлипывал и невнятно стенал. Венн опустился рядом на колено,придерживая его руку ещё одним захватом из тех, которые при малейшем нажатиинепоправимо калечат.

К тому времени, когда Серко обрёл обычную невозмутимость ивозвратился к хозяину, Волкодав рассмотрел, кто покушался на него впредутренней тьме. Атталик. Юный заложник, сын сегванского кунса, сразившегокогда-то храбрую кнесинку.

Ну и что с ним прикажете делать?..

– Я смотрю, у вас принято набрасываться ни за что нипро что, – проворчал он, не ослабляя захвата. – И без предупреждения…

Это было тяжкое оскорбление. Мальчишка заёрзал, пытаясь еголягнуть. Волкодав сделал почти неразличимое движение. Атталик дёрнулся, сновапоцеловал пыль и заскрёб по ней свободной рукой. Он не просил пощады и напомощь не звал. Гордый, очень гордый. Только совсем молоденький, одинокий иглупый.

– Вставай, – сказал ему Волкодав.

Атталик кое-как поднялся, дрожа от ярости и унижения.Волкодав и не думал его выпускать. Понукая мальчишку левой рукой, правой онраспахнул двери конюшни и завёл внутрь и Атталика, и Серка.

Молодые конюхи побросали работу, остолбенело уставившись нателохранителя кнесинки и на его чуть не плачущую, согнутую в три погибелижертву. А пуще всего – на несусветным образом вывернутую руку, за которую и вёлАтталика венн.

Волкодав молча воткнул в притолоку изрядный боевой нож,отобранный у сегвана. И, ни словом не пояснив происшедшее, потащил мальчишку вденник, где обычно содержался Серко. Что там происходило, никто из конюхов невидал. Из денника доносились звонкие шлепки. Ни дать ни взять кто-то с кого-тоспустил штаны и охаживал ремнём по голому заду.

Потом наружу выскочил Атталик – взъерошенный, мокрый, сдорожками от слёз на щеках. К его лицу и одежде прилип мусор и крошки навоза.Он судорожно подтягивал дорогие шаровары, из которых был вытянут гашник, аремённый пояс в серебряных бляхах – гордость юноши, считающего себямужчиной, – и вовсе подевался неизвестно куда. Над головой Атталика сзадорными воплями вился Мыш.