В дверях юный заложник вскинул блестящие от слёз глаза насвой нож, глубоко всаженный в притолоку. Чтобы вытащить его, нужно былообладать ростом Волкодава. Да, пожалуй, и его силой. Атталику пришлось быгромоздить скамью на скамью или, того унизительней, обращаться к кому-либо спросьбой. Он вылетел вон, даже не замедлив шагов, и конюхи вернулись кпрерванным делам. Жаловаться Атталик не побежит, это все знали.

Немного позже Волкодав поймал во дворе боярина Крута, чутьне раньше всех вышедшего из дружинной избы. Он сказал ему:

– За Атталиком, заложником, присмотр потребен, воевода.

– Рассказывай! – велел Крут.

– Он смерти искать вздумал, – сказал Волкодав.

– Что?..

Волкодав вкратце поведал, как юнец пытался на него нападать.Боярин сперва недоумённо сдвинул брови, но потом подумал и согласно кивнул.Действительно, для умельца вроде Атталика покушение на Волкодава мало чемотличалось от прямого самоубийства.

– И что ж ты над ним сотворил? – осведомилсябоярин, лихорадочно соображая, видел он сегодня с утра юного сегвана или женет.

– Вожжами выпорол, – усмехнулся Волкодав.

Его бы не особенно удивило, если бы Крут расшумелся ипредложил ему знать своё место, но Правый только покачал головой:

– Он сын кунса, телохранитель. А ты кто? Ты унизил его…

Волкодаву захотелось сказать, что знатному человеку, так ужтрясущемуся над своей честью, не грех бы выучиться её оборонять.

– Верно, унизил, – сказал он. – Атталик с умасходит по государыне, воевода, и в петлю готов лезть оттого, что госпожа к немуравнодушна. Пускай лучше меня ненавидит.

Крут поразмыслил над его словами и вдруг широко улыбнулся.Он тоже достаточно насмотрелся на подобных юнцов, горячих и безрассудных,особенно когда дело касалось любви. Да что там! Сорок лет назад Крут сам былточно таким же и ещё не успел этого позабыть. Он знал, что как следует, дополной безысходности, унизить может только любимая. Девушку не вызовешь напоединок и никакой силой не заставишь явить благосклонность. НАСТОЯЩУЮблагосклонность. Которую не купишь подарками и насильно не вырвешь… (Бояринпопробовал представить, чем кончилось бы дело, попробуй Атталик силой принудитькнесинку, скажем, к поцелую, и его улыбка стала ещё шире.) …А вот если тебезадал трёпку мужчина, тут кончать счёты с жизнью вовсе не обязательно. Наберисьтерпения, и когда-нибудь можно будет поспорить на равных…

Уедет кнесинка, но отныне Атталику будет чем жить. Сынкунса, выпоротый вожжами!.. Да чтоб он когда-нибудь такое забыл!..

Волкодав видел: боярин отлично понял его затею. И это былохорошо. Он не слишком надеялся выразить в словах то, что они оба так хорошочувствовали.

– Если бы ты, воевода, драться его поучил, он был быпри деле, – сказал Волкодав. – И толк, глядишь, будет…

Отъезд кнесинки стал событием, которое Галирад запомнилнадолго.

Для невесты приготовили просторную крытую повозку: в такойможно с удобством расположиться и на ночлег, и днём, во время езды. Повозканегромко рокотала колёсами по бревенчатой мостовой, возглавляя вереницу обоза иудивляя народ замечательной резьбой на долговечных маронговых бортиках ипрекрасным кожаным верхом, не боящимся ни дождя, ни солнца, ни снега. Пока,однако, внутри помещалась только старая нянька да девушки-служанки. Кнесинкапредпочла любимую кобылицу. Она сидела в седле, и не то что лица – даже рук небыло видно из-под обширной, как скатерть, тёмно-красной фаты. Снежинку вёл подуздцы сам велиморский посланник, шедший, в знак величайшего уважения, пешком.

Путь шествия пролегал галирадскими улицами в стороне отмастерской хромого Вароха. Тилорн с Эврихом загодя присмотрели вне городскихстен, неподалёку от большака, поросший травой холмик. С этого холмика онисмогут долго следить взглядами за Волкодавом, да и ему не придётся особенноотвлекаться от дела, высматривая его в людской толчее…

Волкодав знал, где они будут его дожидаться, однакопочувствовал их там гораздо раньше, чем смог в ту сторону посмотреть. Это былосродни прикосновению. Дотянулась невидимая рука и погладила его по щеке. Мылюбим тебя, Волкодав. Мы очень любим тебя. Мы всегда будем помнить тебя иждать. Возвращайся ДОМОЙ…

Волкодав поднял голову и – будь что будет – позволил себенесколько мгновений неотрывно смотреть на холм, круглую вершину котороговенчало пять человеческих силуэтов, тёмных против облачного неба. Ниилит,жмущаяся к Тилорну. Волкодав так и не попытался спросить, откуда родом мудрец.А теперь скорее всего и случая-то не будет спросить. Эврих. Тоже неразбери-поймёшь: по речам вроде аррант, а повадки… младший брат Тилорна, помолодости лет ещё не отвыкший кичиться книжной учёностью…

Старый Варох с внучком Зуйко…

Они махали ему руками, все пятеро.

Волкодав почувствовал, как дрогнуло сердце, а перед глазамипоявился туман, который он поспешно сморгнул. Совсем как тогда, черёмуховойвесной, когда он смотрел из леса на свой родной дом. И думать не думал, чтовновь испытает нечто подобное.

Если бы я убил Людоеда днём, я никогда не встретил бы этихлюдей. Потому что сам бы погиб. Да и кое-кого из них, надобно думать, уже небыло бы в живых. Но я пришёл ночью, и вот она, моя семья, – стоит нахолме. Моя семья.

Которую Хозяйка Судеб снова у меня отнимает.

Но я поступил так, как поступил, и ни о чём не жалею, потомучто, со мной или без меня, они всё-таки живы.

Давно отвернувшись от пяти фигурок на вершине холма,Волкодав с хмурой настороженностью озирал толпу. На своих он больше не смотрели тем более не махал в ответ. Ещё не хватало проворонить какого-нибудь злодеятолько из-за того, что телохранителей, видите ли, тоже иногда провожают.Телохранителю, если только он дело исправляет как следует, о своём переживатьособенно недосуг.

Что иногда даже и к лучшему.

Все понимали, что было бы слишком жестоко до концапутешествия томить кнесинку под тяжёлой фатой, да ещё принуждать строгопоститься. Этак недолго привезти к жениху вместо красавицы невесты заморённуютень! Годится ли?..

И хитроумные сольвенны, никогда не забывавшие, на которомсвете живут, отыскали в своей же Правде лазейку. Выручили умудрённые волхвы,вспомнившие: когда-то, много поколений назад, у их народа существовало поверье,будто в мир мёртвых можно запросто добраться пешком, если долго идти в однусторону.

Теперь, конечно, все знали, что вздумавший проверять эторано или поздно вышел бы к веннам, сегванам, вельхам либо нарлакам. Однакостаринные откровения вспоминают не для того, чтобы оспорить.

Удалившись от Галирада на один дневной переход, с кнесинкисняли фату и разрешили её от поста. Благо древняя вера учила, что отныне вокругпростиралось потустороннее, а значит, мнимой умершей не было больше нуждыголодать и прятать лицо. Вместо плотной фаты на кнесинке осталась лишь лёгкаяпрозрачная сетка, нарочно сплетённая для неё лучшими кружевницами из тонкогохалисунского шёлка. Фата вернётся на своё место, когда до Северных Вратостанутся сутки пути.