— Какой телефон? В доме, наверное.

— Нет. К Гурову он поехал с телефоном, а после этого не возвращался в Гнездо. Телефон должен был быть с ним, — Щегол напряг спину, словно по струне.

— Телефона не было. Выпал может… — Сокол замер, а после посмотрел на Щегла. — Нет, слишком много совпадений. Замечательно! — он стукнул по рулю машины.

— Получается телефон Сизого у убийцы. Это нам на руку или против нас?

— Сейчас все идет против нас, — Сокол достал сигарету из пачки и закурил.

* * *

Птицы собрались в гостиной, как и всегда. Только сейчас повод для этого собрания был далеко не радостный. Серые безжизненные лица, словно у каждого в голове сейчас прокручивался его личный кошмар, что воплотился наяву и от которого теперь не удастся сбежать в утро. Смерть априори была кошмаром. Кто-то страшился потерять близкого человека, кто-то самого себя, а кто-то вернулся в прошлое, ощущая горькое дежавю, которое так умело успело стереться, и лишь его след оставался долгие годы на подкорке. Тишина окутывала и давила, словно механический пресс, что без разбору уничтожает все, что попадает под него. Каждый не знал, с чего начать, ведь если прервать эту тишину, ты обозначишься слабаком или трусом, что желает избежать этого самобичевания. Нельзя было показывать слабость, тем более на глазах у остальных.

Чтобы не играть в поддавки с паникой и тревогой, Щегол бросился с головой в омут собственных мыслей, который кишел, бурлил всевозможными вариациями развития событий. Он всячески пытался перебрать всю информацию о Сизом, которая была известна Щеглу. Что-то в этой мелководной луже должно было помочь найти ответ на вопрос или хотя бы помочь чуть меньше убиваться о том, что он совершенно ничего не знал о своем друге. Сизый мечтал стать летчиком, но так и не стал, вероятно, из-за того, что в очередной раз решил идти за Чижом. Сизый легко находил общий язык со всеми и любил песни «Король и Шут». Сизый умел замечать любые мелочи, как тогда, когда за ними следили. Так почему же он не смог избежать встречи с убийцей. Почему попался в эту ловушку. Сизый был смелее, умнее и гораздо увереннее Щегла абсолютно во всем. Форточка на втором этаже больше не откроется для того, чтобы в нее покурили ночью, а свет в общей комнате наверху не будет гореть, чтобы Сизый мог спокойно написать письма.

— Письма! — Щегол подскочил с дивана и вскрикнул.

Сорока чуть не свалилась со спинки кресла от неожиданности, а Глухарь схватился за сердце. Ласточка и Сокол непонимающе взглянули на Щегла, желая узнать причину этой внезапной активности. Щегол и сам не знал, поступает ли он верно. Но что если письма Сизого могли хоть как-то помочь узнать, что произошло в тот день. Он был готов поступиться с принципами и тайной личной переписки, если эта тайна о том, кто убил Сизого. Щегол подскочил с дивана и умчался наверх в надежде принести хоть что-то стоящее. Ворвавшись в их комнату, он застал Чижа, что развалился звездочкой на кровати и просто смотрел в потолок. Он выглядел бледнее обычного, а привычное презрение на лице сменилось абсолютной пустотой. Щегол поднял матрас Сизого и выгреб оттуда стопку свернутых листов бумаги.

— Ты что творишь? — Чиж повернул голову в сторону Щегла.

— Спустись вниз. Траур не только у тебя. Остальным важно твое присутствие, — прежде чем уйти, Щегол равнодушно посмотрел на Чижа. — Не будь эгоистом.

Хлопнув дверью, Щегол услышал ругательства, адресованные ему, но, не обратив на это никакого внимания, Щегол спустился вниз. Свернутые листы были подписаны кривым подчерком, но Щеглу удалось разобрать его. «Семье» — большая часть листов были подписаны именно так, но читать их не было никакого желания. «Птицам» — на этом листе Щегол замедлился, и его сердце заколотилось только сильнее. Зачем писать письмо тем, с кем ты видишься каждый день? Щегол махнул листом бумаги Птицам.

— Сизый писал письма по ночам. Не кому-то, скорее для себя. Однажды он рассказал мне, где их хранит, — Щегол покрутил в пальцах лист. — Тут письмо для нас, — он протянул письмо Соколу. — Прочтешь?

Сокол взял свернутый лист так аккуратно и осторожно, будто он готов был развалиться прямо сейчас в его пальцах. Он развернул письмо и взглянул на текст, на секунду прикрыв глаза. Отдать письмо Соколу было ничем иным, как спасение самого себя от взвалившейся боли и скорби вместе с этим письмом. Пусть лучше считает, что это дань уважения, чем акт бегства от содержимого письма.

— «Всем привет, Птички. Короче, если вы читаете это письмо, значит, меня либо грохнули, либо Щегол — балабол, либо кто-то из вас рылся в моей кровати. Все же, думаю, это первый вариант, потому вы бы не поступили со мной так подло. Почему я это пишу? Самому хотелось бы знать. Наверное, чтобы упокоиться со спокойной душой, не думая о том, что за мной остались какие-то недомолвки. Не люблю я все эти недосказанности и прочее. Но у нас так повелось, да и не бывает, чтобы все было чисто и ясно. У всех нас есть секретики, и пока кто-то грызется, что утащит их за собой в могилу, я так не хочу.

Да уж, жути навел. Хотя какие у меня секреты. Скорее не секреты, а прощание с вами. Да, я просто хочу с вами попрощаться по-человечески. Вероятно, к этому моменту у вас подоспел очень даже актуальный вопрос: а какого хера я вообще узнал о том, что меня убьют? Знаете, в наших то реалиях догадаться было несложно. Но первые догадки ко мне пришли еще осенью, когда нас со Щеглом на Восточном пасли. Ну, пасли меня. Я как оторвался, так сразу почуял, что хотят меня убрать. Черт знает зачем.

Что самое главное? Не кисните и покажите им всем, что мы не пальцем деланные. Я рад, что мне удалось работать с вами и жить под одной крышей. Это было круто. Вся наша с вами история походила на длинный сон или прекрасное мгновение, которое пролетело так быстро. Мне искренне жаль, что я не увижу финала нашей истории, хотя, может и увижу. Кто знает, что там, за чертой смерти. Спасибо, что стали мне семьей. Покидаю вас со светлой грустью.

P.S. Письма семье заройте вместе со мной»

Сокол замолчал. Теперь тишина уже не давила, а откровенно резала и рвала на части. Сорока тихо всхлипывала