К лавочке подъехала машина, и стекло опустилось. Из окна высунулся мужчина, что брал показания у Сокола по делу Гурова — Красиков Роман Иванович. Он окинул их взглядом и кивком поздоровался, а после строго посмотрел на Сокола.

— Садись, пообщаемся, — он жестом указал на сидение рядом с собой. — Прощу прощения, милая леди, украду его буквально на минуту, — он доброжелательно улыбнулся Ласточке.

Сокол удивленно взглянул на Ласточку, словно это она просит его поговорить с Красиковым, а после без лишних слов сел в машину. Когда он хлопнул дверью, Красиков закрыл окно и повернулся в сторону Сокола. Его сложно было назвать старым или молодым, скорее он был похож на классического мужчину среднего возраста. У Красикова был прямой нос, высокий лоб, и если нарядить его в соответствующую одежду, то он вполне бы сошел за мужчину голубых кровей.

— Ну и что ты творишь? — сказал Красиков абсолютно спокойно.

— О чем вы?

— Мы с тобой вроде договаривались, что ты ровно на месте сидишь и больше не лезешь во все эти бандитские разборки, — Красиков наклонил голову набок.

— И кто из этих хмырей нажаловался? — Сокол усмехнулся и развалился на сидении.

— Эти, как ты выразился, хмыри помогли Гурова посадить, а ты буянишь. Не хорошо.

— В каком смысле помогли? — Сокол выпрямился и нахмурил брови.

— В самом прямом, — мужчина облокотился на дверь машины. — Как бы это прискорбно не звучало, но в случае с такими людьми, как Гуров, даже у милиции руки не свободны. Мы заключили сделку с Гуровым и с его людьми, — он не позволил Соколу перебить его. — Дослушай. За то, что Гуров сел за решетку, его люди будут отчислять его семье какие-то проценты от выручки. У Гурова дочь маленькая, ему самому это выгодно. Я, в свою очередь, пообещал, что не стану лезть в их дела, если там не будет откровенной бойни. То есть мы с тобой к ним не лезем.

— Я на эту херню не соглашался! — Сокол ударил руками по бардачку. — Каждый из них причастен к смерти моей семьи, а я должен оставить их в покое? Ну уж нет.

— И что ты с этого хочешь поиметь? — Красиков изогнул бровь.

— Не знаю! — Сокол оскалился. — Да и какая разница.

— А разница есть. Из-за того, что я с тобой полез в эти дела грязные, мне тоже досталось. Как видишь, меня со следователя до участкового понизили. Давай уважать друг друга?

Сокол ничего не ответил, а лишь сухо усмехнулся, отворачиваясь к стеклу. Красиков сделал глубокий вдох и взглянул в окно на Ласточку, что неотрывно смотрела на машину. Мужчина поджал губы и снова перевел взгляд на Сокола.

— Давай-ка я тебя переключу на другое занятие. Паренек ты деятельный, да только не в ту степь полез, — Красиков похлопал его по плечу. — Поработаешь на меня, будешь получать с этого неплохие деньги. Авось, и не будет так больно. — Сокол непонимающе нахмурился. — Тебе больно, а ты хочешь, чтобы больно было и другим. Давай с тобой попробуем не других калечить, а тебя лечить.

— И каким образом?

— Ну, ты, наверное, сам понимаешь, что время у нас тяжелое, а за всем мне не уследить. Глаз то на затылке нет, — Красиков прокашлялся. — Походишь по району, посмотришь, кто, где, что творит, мне расскажешь. Работы немало. Наркоманов много развелось, да и мелких хулиганов.

— Типа благодетель?

— Можно и так сказать. Работа нелегальная, не такая безопасная, как на кассе сидеть. Но тебе же нравиться такое? — Красиков улыбнулся. — Потом тебе волонтерской работы накину. Будете с девочкой по детским домам да по бабушкам ходить, помогать. Идет?

— Идет, — Сокол пожал руку Красикову и вышел из машины.

* * *

Тучи, что чернели с каждой минутой, предвещали скорую грозу и ливень. В переулках свистел холодный ветер, а редкие капли дождя обжигали кожу, будто спички. Люди стали реже встречаться, а те, что встречались, непременно пробегали мимо, будто ошпаренные кипятком, чтобы поскорее укрыться от непогоды. Завернув на территорию за покосившиеся ворота, которые скрипели на ветру, зазывая к себе еще живых, Сокол посмотрел на небо. Облысевшие деревья кланялись, приветствуя гостей в своем доме скорби. Ноги вязли во влажной и рыхлой земле, а узкие проходы давили со всех сторон, так и норовясь удержать гостей здесь как можно дольше. Они дошли до самого конца, почти за пределы скрипучего забора, туда, где оставляют бедняков, там, где воздвигались два одиноких креста с именами и датами. Там не было ни оградки, ни венков, ни фотографий. Там были похоронены те, у кого не было родственников. У этих двоих были родственники, которые сами были в минуте от того, чтобы не лечь рядом.

— Здравствуй, Дрозд, — Ласточка положила на бугор земли цветы, сорванные по дороге. — Папа, — она кивнула в сторону второго креста.

Сокол ничего не сказал. Он стоял рядом с Ласточкой и смотрел, как она склонилась над крестом, будто это был живой человек. Она присела на корточки перед могилой Дрозда и говорила почти шепотом, рассказывая о том, как прошел ее день. Ласточка говорила безмятежно и с улыбкой, словно надеясь на то, что кто-то ей ответит, что кто-то в ответ расскажет ей о трудном дне. Соколу не хотелось ничего рассказывать. Единственное, чего он желал, так это упасть на колени перед крестом Филина и прошептать: «Я не справляюсь». Но он не мог себе позволить и этого, поскольку это подорвало бы его авторитет.

— Значит, теперь мы не убиваем людей? — Ласточка обернулась на Сокола.

— Пока что, — он поднял голову к небу, чтобы она не заметила его покрасневших глаз. — Мы дождемся Гурова. А тогда его договор с Красиковым растрогается, и мы убьем его.

Ласточка ничего на это не ответила. Гурова посадили на двенадцать лет. Так может быть, за это время ей получиться найти своего Скворца в этом человеке. Хватит ли ее на двенадцать лет жизни с Соколом? Она не знала. Тучи заревели ледяными слезами горя, покрывая с ног до головы Ласточку и Сокола водой. Ей хотелось подольше посидеть на сырой земле и припасть щекой к холодному кресту, оставляя все проблемы где-то позади. Ей хотелось быть еще ближе к Дрозду, ведь рядом с ним все намного проще. Рядом с ним ей не обязательно было выбирать между сердцем и разумом. Рядом с Дроздом она могла быть собой и не бояться последствий. Даже сейчас, когда кроссовки были насквозь мокрые, а футболка прилипала к телу, было так тепло, словно она дома с