– Когда я служил в армии…

– Где тут туалет? – говорит Мама, встает и исчезает.

– Я не имел обыкновения тратить деньги, что зарабатывал, которых было не так уж и много, может, около пятидесяти долларов в неделю. Я почти ничего не тратил на себя. Можете спросить у бабушки, если не верите мне. Правда, Mamá? Все остальные покупали пиво и, кто его знает, что там еще… но только не я. Я позволял себе всего два «милки вея» в неделю, время от времени «хершиз» и очень редко, и только если никого не надо было угощать, пиво. Я копил деньги на отпуск, во время которого собирался поехать домой, в Мексику.

Ну, это случилось… [Тут он делает паузу и стряхивает пепел с сигареты в кофейное блюдце.] Это случилось во время поездки… Все деньги, что я заработал, четыреста долларов или около того, я хранил в переднем кармане моей формы. Я ехал на поезде, идущем в Новый Орлеан… Оттуда я собирался перебраться в Техас… затем пересечь границу… и наконец добраться до дома. Помню, я заснул… А следующее, что я помню… кондуктор будит меня и спрашивает у меня билет! Я пошарил у себя в переднем кармане… затем проверил другие карманы… встал и заглянул под сиденье… Мой билет пропал, а также все мои сбережения… Кондуктор высадил меня на ближайшей станции, в Новом Орлеане. И так я очутился в Новом Орлеане совершенно без денег.

– И как ты себя чувствовал, Папа?

– Ну, мне хотелось плакать…

– Вау. Правда? И ты заплакал?

– Нет, небо мое, но мне очень хотелось. Я знал, что это не принесет мне облегчения. И поверь мне, очень плохо хотеть плакать, если не имеешь возможности выплакаться. Мне нужно было где-то посидеть и подумать… Со времен моего первого посещения Нового Орлеана я помнил, что где-то тут был парк… рядом с вокзалом. Я помнил это, потому что ел там персиковый пирог. Знаете… когда ты один, у тебя появляются странные желания. Помню, мне хотелось угостить кого-то пирогом, хотелось сесть за стол и съесть его, и чтобы кто-то был со мной… Дома мне никогда не приходило в голову покупать пирог. Но здесь я купил целый персиковый пирог и съел его в парке в одиночку, представляете?

Ну, это был тот же самый парк, где я ел пирог, и вот я снова очутился в нем, но у меня не было даже нескольких монет на то, чтобы купить чашку кофе.

– А ты не догадался позвонить за счет абонента?

– Лала! Перестань встревать со своими идиотскими вопросами, – с возмущением говорит Тото.

– Да, – добавляет Лоло, – ты вечно болтаешь всякую чушь.

– Оставьте ее в покое, – сердится Папа. – Она ваша единственная сестра.

– Одна-единственная девочка? И шестеро мальчиков? О, да она la consentida[421]? – хихикает Марс.

– La única[422]. И она командует своим бедным папой, правда, mi cielo?

– А что было дальше, папа? – спрашивает Мемо.

– Ты о чем?

– О Новом Орлеане.

– О! Значит… Я оказался в Новом Орлеане без денег и без друзей. Сидел на парковой скамейке и думал: «А что теперь?» И, думаю, выглядел при этом очень печальным, потому что сидящий рядом солдат, техасец из Сан-Антонио…

Тут Марс ловит мой взгляд и подмигивает мне.

Папа продолжает:

– Ну, он говорил по-испански как инопланетянин, но он тоже был мексиканцем, мексиканцем из Америки. Из Техаса, вот оно как. Я рассказываю ему свою историю. А он рассказывает мне свою.

«Ордонес, Марселино, так меня зовут, – говорит он мне. – Из Западного Техаса, я оттуда. Из Марфы, где это странное сияние НЛО. Слышал? Нет? Я могу целый день рассказывать тебе истории об этом. Вот почему все зовут меня марсианином, но ты можешь называть меня Марсом», – говорит он.

А затем он сделал то, чего я никак не ожидал… Достал из бумажника пятьдесят долларов и вручил их мне… вот так просто. Пятьдесят долларов! Да это куча денег, что тогда, что теперь, и он отдал их незнакомцу.

Марс перебивает его:

– Это потому что мы с ним raza, ése[423].

– Помню, я пообещал тебе вернуть деньги, как только доберусь до Мехико, – говорит Папа, возвращаясь назад. – И в ту секунду, что я переступил порог дома, мой отец, человек очень правильный, очень джентльмен, переслал Марсу его centavitos[424]…

Марс добавляет:

– А что я сказал тебе тогда? Ни о чем не беспокойся, приятель. Ну я так представил себе это: ты вернешь долг мне или однажды отдашь деньги кому-то еще. Это одно и то же. Послушай, если ты кого-то ненавидишь, то тебя ненавидят в ответ. Ты любишь, и мир отвечает тебе любовью. Я даю тебе пятьдесят долларов, и кто-то когда-то делает мне одолжение, если я тоже нуждаюсь в нем, понимаешь?

Я выглядываю из окна и с удивлением вижу, что Мама, прислонившись к нашему фургону, курит сигарету. Мама курит очень редко, ну, может, только в канун Нового года.

– Но в тот день, когда я встретил своего друга, – продолжает Папа, – он отвел меня в Красный Крест сделать дубликаты пропавших документов, а затем в военный клуб, купил мне гамбургер, две чашки кофе и шоколадный пончик, купил билет на поезд, а потом проводил до вокзала и попрощался со мной по-мексикански – заключил меня в un abrazo[425] и дважды похлопал по спине…

– Потому что мы с тобой raza, – пожимает плечами Марс. – Понимаете, о чем я? Потому что мы familia. А familia, нравится тебе это или нет, к худу или к добру, но familia всегда заставляет держаться вместе, брательник.

И Марс пожимает Папе руку модным у чикано долгим рукопожатием, и Папа, который всегда ругается и ворчит на чиканос, Папа, который называет их exagerados, vulgarones[426], шумными, курящими mota[427], напялившими дурацкие костюмы и забывшими, что они мексиканцы, отвечает ему тем же.

Sin – без. Sin compañía. Без компании. Без подопечных. Без предрассудков. Без забот.

Всю оставшуюся дорогу Бабуля на удивление молчала. Вытянувшиеся в линию магазинчики Марса поразили ее. Она думала о том, во что бы могла вложить деньги, вырученные от продажи дома на улице Судьбы. Ведь теперь ей не надо было спрашивать у кого-либо разрешения на что-либо, верно? Она просматривала объявления в газете, что дал ей Марс, и игнорировала болтовню внуков. И это было просто, поскольку они большей частью разговаривали на английском. Правда ли это, что в Сан-Антонио можно легко разбогатеть? Не то чтобы она собиралась переехать сюда. Конечно же, она намеревалась жить рядом с сыновьями в Чикаго. Но не будет же вреда в том, если она просмотрит объявления, думала она про себя. Там была колонка, взявшая ее за душу: