– Нормита, без него тебе будет лучше, – говорили мне. – Ты молода и найдешь себе кого-то, кто сотрет боль в твоей душе; клин клином, согласно поговорке, или: один гвоздь выбивает другой. – Конечно же, но только не в том случае, если ты Христос, желавший того, чтобы его распяли при помощи гвоздей, верно?

Долгое время после того я разражалась слезами, стоило кому-то только прикоснуться ко мне. Так бывает, если к тебе давно никто не прикасался. Тебе знакомо это? Нет? Ну, для меня оно было так. Если кто-то прикасался ко мне, случайно или намеренно, я плакала. Я была словно кусочек хлеба, пропитанный подливкой. И когда кто-то чуть сжимал меня, я начинала плакать и не могла остановиться. Тебе когда-нибудь становилось до такой степени грустно? Словно я была пончиком, который обмакнули в кофе. Книгой, оставленной под дождем. Нет, никогда? Это потому что ты совсем молоденькая. Всему свое время.

Одна из моих подруг сказала, что я должна пойти к un curandero[405]. Это, мол, вылечит меня. «Послушай, тебе нужно пойти куда-нибудь одной и как следует выплакаться», – сказал он мне. «Но мне негде побыть одной», – ответила я. «А почему бы тебе не пойти в лес?» И тут я поняла, до чего же мужчины несведущи в том мире, в котором живут женщины. Лес? Да как я могла туда пойти? Одинокая женщина. Потому что именно такой я тогда и была, более одинокой, чем когда-либо в жизни. Я была одна, и мужчину, что любил меня, уносил ветер. Спасибо, до свидания. И когда я умру, тут-то ты и поймешь, как сильно я любила тебя, верно? Да, конечно. Так оно всегда и бывает, верно? Мне приснился сон: я открываю бумажник, а в нем вместо денег накрахмаленные носовые платки, и я поняла, что впереди у меня еще много слез.

Мне просто хотелось, чтобы он сказал: «Я сделал тебе больно, Нормита, прости меня». Ну что-то такое, не знаю, что-то такое. Если бы только он сказал это. Но он ничего такого не сказал. Может, поэтому я все еще ненавижу его!

– Но если ты так его ненавидишь, Тетушка, то в чем же тогда дело? Почему все это важно для тебя?

– Послушай, я не ненавидела бы его, если бы не любила. Ты ненавидишь только тех, кого любишь, ты еще не знаешь этого, Лалита? Если ты не дашь за человека ломаного гроша, то какая разница, что он думает и как ведет себя? Он недостоин того, чтобы огорчаться из-за него. Но если тот, кого ты любишь, поступает с тобой так жестоко, ¡te mata! Это может убить тебя или заставить тебя убить, ¡te mato! Тебе известно о той pobresita, что появилась на обложке журнала ¡Alarma?! Той, что сделала pozole [406]из головы неверного мужа? Qué coraje, ¿verdad? [407]Можешь представить, до чего она обезумела? Таковы уж мы, mexicanos, puro coraje y pasión[408]. Вот из чего мы сделаны, Лала, ты и я. Таковы уж мы. Любим словно ненавидим. Так было и так будет, в прошлом, настоящем и будущем. Всеми нашими сердцами и душами, и tripas [409]тоже.

– И это хорошо?

– Это ни хорошо ни плохо, просто так оно есть. Послушай, если ты не умеешь управлять своими чувствами, то твои чувства управляют тобой. Вот почему столько pobres оказываются на обложках ¡Alarma! Что же касается меня, то я направила свой гнев куда следует. На то, чтобы обеспечить жизнь себе и Антониете Арасели. Ты поосторожней с любовью, Лалита. Любовь – ужасная, удивительная вещь. Удовольствие напоминает тебе: я жива! Но боль напоминает о том же: Ay! Я жива. Ты слишком молода для того, чтобы понять, о чем я говорю, но однажды ты скажешь: «Моя Бледнолицая Тетушка, она знала, что такое жизнь».

– И ты никогда больше не искала его, Тетушка? Никогда?

– А зачем? Женщине не нужен мужчина, который способен убить ее ревностью. Поверь, лучше оставаться одной, чем так ревновать. Одиночество – это нормально. Я все знаю про одиночество. Но los celos[410], Лалита, от нее нет никаких лекарств.

Но слушай, скажу тебе по секрету, Лала, после всего, после всех этих лет унижений, после всего, всего, всего, всего я все еще люблю его. Мне стыдно признаваться в этом, но я все еще люблю его… Ну да ладно, теперь все кончено.

А теперь, моя королева, пора идти mimi.

– Спать? Но как так, Тетушка? Ты же собиралась рассказать мне о… о нем.

– В другой раз, твоя Тетушка устала рассказывать истории. Подойди и поцелуй меня, мое сокровище… Лалита. Ты должна понимать, что эту историю я поведала только тебе, потому что ты la gordita de la perra[411], тетушкина любимица, а теперь еще и una señorita. Но никому ни о чем не рассказывай, а не то их чувства будут задеты, обещаешь? Ну а теперь баиньки с пухленькими ангелочками. Помни, только ты слышала это историю, небо мое. Sólo tú.

*Чудесное кафе «Такуба» на Такубе, 28, работает до сих пор, там подают традиционную мексиканскую еду, в том числе десерты, какие трудно найти где-либо еще в столице, я же всегда заказываю там одно и то же – tamales и горячий шоколад. Сеньор Хесус Санчес, прославленный Оскаром Льюисом, некогда работал там помощником официанта.

За несколько километров до границы Бабуля наконец засыпает с откинутой назад головой и открытым ртом. Папа молча ведет машину. Слишком жарко, чтобы разговаривать. Так бывает всегда, когда мы приближаемся к границе, никому не хочется даже шевелиться. Тото, Мемо и Лоло, убаюканные ходом фургона, наконец затыкаются и дают нам передышку. Мама, как и всегда, когда с нами Бабуля, спасается тем, что погружается в свои мысли.

Пока в окна дует хоть слабый ветерок, у нас еще есть силы сопротивляться. Становится хуже, когда мы останавливаемся. В Нуэво Ларедо пыльно и не хватает воздуха, и у нас кружится голова. Ребенок с покрытыми корками глазами пытается продать нам жевательную резинку «чиклетс», и Бабуля шугает его: Váyase, chango apestoso[412]. Она в ужасном настроении. Когда мы наконец минуем таможню, она высказывает служащим все, что о них думает. И потому они заставляют нас выйти из машины и досматривают все наши вещи, в том числе и ореховый шкаф, спящий в прицепе!

Бабуля, пересекая границу, становится печальной и плаксивой, она бормочет национальный гимн или же читает детское стихотворение «Зеленый, белый и красный». Как там? Verde, blanco, y colorado, la bandera del soldado… [413]Она, в конце-то концов, покидает свою родину.