Несколько недель тому назад Бабуля, всегда утверждавшая, что мексиканцы – самая burro из всех наций, внезапно превращается в националистку. Она то и дело затягивает México lindo y querido[414]. Но от всей этой жары и суеты, когда мы наконец добираемся до границы, она забывает, что патриотка, и, пересекая ее, честит коррумпированных пограничных служащих, правительство США, мексиканское правительство, трех последних мексиканских президентов и их слишком сильно уж накрашенных жен. Что ее огорчает, так это потеря mangos[415]. Она не перестает жаловаться на это и во время всего дальнейшего пути. К тому времени, что мы спустя три с половиной жарких часа останавливаемся на обед в Сан-Антонио, она все еще бубнит об этим самых mangos.

– Я пыталась. Но, ay, провезти манильские mangos куда труднее, чем мексиканцев. Но что такое mangos, господи помилуй? Я знаю женщину, которая практически каждый уик-энд пересекает границу с лифчиком, полным спящих попугаев. Надо просто капнуть им в клювы немного мескаля, и они начинают посапывать, как младенцы, тогда ты засовываешь их под свободное платье, и дело с концом. У тебя появляются деньги на Рождество.

Но мне не повезло с mangos. Они были такие большие, клянусь тебе. И тяжелые. Сладкие, сладкие, сладкие, сейчас же самый сезон. Жалко, что их присвоили таможенники. Если бы только ты положила их под грязную одежду, как я тебе и говорила, ленивая ты девчонка! Спорим, эти desgraciados [416]с удовольствием съели наши манго на обед. Ведь манильские mangos самые сладкие. Вот почему их не увидишь в Штатах. Эти чиновники понимают в том, что хорошо.

Ay, вместо манильских mango мне придется дать вам лимон и chile. Сама я предпочитаю манильские mango, похожие по форме на рыбу, что продаются в el Petacón, а круглые mango с расцветкой как у попугаев можно купить здесь, в Штатах, правда ведь? Но, ay, манильские mango – только в Мексике, стране, где сладкое слаще, разве не так? Перед отъездом я ела манильские mango днем и ночью, чтобы наесться ими. И разве мне стало плохо? Вовсе нет. Представьте только, завидев уличных торговцев с пирамидами оранжевых mangos, когда мы уезжали… Изобилие mangos, переполняющих кузовы грузовиков, словно золото Кортеса… Я сказала внучке: «Посмотри, mangos», а она в ответ просто пожала плечами, словно невоспитанная девчонка, какой она и является. В день моего прощального ужина я съела два mangos до обеда в доме соседки, хотя было неприлично с моей стороны попросить их до того, как мне их предложили. Еще одно манго я съела у своей comadre[417], вдовы Маркес, оно было последним в доме, и, возможно, она припасла его для своего сына, но оно лежало в красивой корзиночке на холодильнике и так сладко пахло, словно говорило: «Подойди и съешь меня, я готово к этому».

Она обращается с этими словами к папиному другу со времен войны, мужчине по имени Марс – это сокращенно от Марселино Ордонес. Он слегка напоминает петуха, на нем темные очки, и у него глубокий хриплый голос и большие белые зубы, какими можно выдирать из стены гвозди. На загорелых руках татуировки. На одной – Бетти Буп и Дева Гваделупская – на другой. Марс – хозяин taquería на Саут-Ногалитос-стрит, где мы останавливаемся на обед.

– Между прочим, я начинал с одного этого ресторана… – говорит Марс.

Мама вздыхает и бросает в пространство:

– Мне скучно…

– Но сейчас владею всем, отсюда и до пожарной части, – хвастается Марс, показывая на ряд одноэтажных магазинчиков, выкрашенных в такой белый цвет, что ты невольно прищуриваешься.

– ¡A poco![418] – говорит Бабуля, впечатленная так, будто видит перед собой Тадж-Махал, а не цепочку трухлявых фасадов.

Я не понимаю, что в этом такого особенного. Предмет его гордости – угловая кафешка, где мы сейчас сидим, и тут совершенно нечем бахвалиться. Горстка самых обычных липких столиков и хромированные кухонные стулья, несколько пластиковых кабинок, которые не помешало бы заново обить искусственной кожей, запах жареного мяса и «пайн-соля», как и в миллионе других забегаловок. ТАКОС ОТ МАРСА С ВАМИ. Огромная вывеска, смотрящая на Ногалитос-стрит, старое шоссе № 90, которым мы пользовались до того, как построили новую автостраду. Может, Марс думал, что к нему будут заезжать те, кто следует мимо, и, может, так в прежние времена оно и было. Но трасса № 35 проходит где-то за пределами видимости и лишь сотрясает вывеску.

– Название – моя идея, – объясняет Марс. – Я придумал это вместо «Такос с собой». Ведь до такого может додуматься каждый засранец, верно? Мне хотелось чего-то немного более привлекающего внимание, немного более шикарного. Чего-то, что обещает заботу о покупателе. Вот я и назвал это место «Такос от Марса с вами». Клево, правда?

Мама закатывает глаза и вздыхает.

– Хотите знать, в чем заключается секрет успеха в здешних местах? В недвижимости! – продолжает Марс. – Hijo ‘esú[419], знали бы вы, какого рода выгодные сделки можно заключить в Сан-Антонио. Это тщательно охраняемый секрет. Вот, возьмите газету, сами увидите, – говорит Марс, всучивая нам еженедельник.

Мама оживляется. Даже Бабуля заинтересовалась.

– Вам, мальчикам, нужно приехать в Сан-Антонио, – говорит Марс, обращаясь к моим братьям, которые обращают больше внимания на тарелки с enchiladas[420], чем на консультацию по вопросам инвестирования. – Скупайте недвижимость, – продолжает Марс. – Я не шучу. Я научу вас, котят, как стать миллионерами, не достигнув тридцати лет. Купите какую-нибудь развалюху, приведите ее в порядок и живите на ренту.

Макс разговаривает как битник, как ковбой, как Дин Мартин или кто-то в этом роде. Трудно представить, что он действительно папин армейский друг. А еще труднее поверить в то, как обращается с ним Бабуля, она освобождает для него место на своей стороне кабинки и внимает каждому его слову, словно он член семьи, словно она знает его всю свою жизнь, а не познакомилась с ним только что.

– На войне Марс спас вашему папе жизнь, – гордо напоминает она.

– Не может быть! – говорю я. – И как же вам это удалось, мистер Марс?

– Милочка, можешь звать меня просто Марсом, – говорит он, забывая, как это грубо – называть старых людей просто по имени, не добавляя «мистер». Может, он не знает, что он старый?

В конце концов Папа сам рассказывает эту историю, которую я никогда не слышала прежде, но так оно даже лучше. Папа начинает с того, что делает глоток кофе, он затягивается сигаретой посреди каждой фразы и отодвигает тарелку с тем, чтобы сделать длинную историю еще длиннее, и так растягивает ее, что ты чуть не кричишь от нетерпения.