– Вот так я и вышла замуж. Но каково же мне пришлось, когда твоя бабушка узнала об этом! «Ты что, идиотка или просто притворяешься идиоткой? Пока жива его жена, твое замужество – лишь фикция. Может, ты и считаешь себя замужней дамой, но в глазах Господа ты проститутка». Эти ее слова больно ранят меня даже сейчас, Лалита.

– Подожди, тетушка. Я принесу тебе салфетки.

– Gracias, mija[397]. Я стала жить со своим мужем, так? Вот только это было все равно что жить одной, потому что работа моего мужа, торговавшего покрышками, заставляла его разъезжать по всей республике. Иногда он уезжал сразу на несколько недель. И после одной такой его поездки все изменилось от плохого к худшему.

Мы с ним поссорились. Это была одна из тех глупых ссор, что начинается со слов «А твоя семья…»: «А как насчет твоей семьи?» Ссора, не имеющая конца. Он только что вернулся в город. Уехал он взбешенным, а вернулся в состоянии еще хуже того. В тот вечер в нем было что-то странное. Что-то такое, словно он хотел поссориться со мной. Женщина чувствует такие вещи, поверь мне. Под конец вечера мы перестали разговаривать друг с другом, и он просто упал на кровать, словно кипа белья, и захрапел. Он так много работал. И я почувствовала себя просто ужасно, когда увидела его спящим, таким совершенно вымотанным, el pobre.

Я преисполнилась любви к нему, и мне захотелось помириться с ним, и я легла рядом и сунула ему руки под майку, чтобы погладить его по спине и сказать: «Я здесь, corazón[398], я здесь». И тут я нащупала у него на спине царапины, рубцы от них. Я включила свет, стянула с него рубашку и спросила: «А это что?» Но он ничего не мог мне на это ответить, верно?

И как же я завыла! Словно мое сердце пронзила булавка. Я разбила все, что можно было разбить, и ругалась, и плакала, и кричала, как же он мог лечь с царапинами, сделанными другой женщиной, в нашу постель, и не знаю что еще. Соседи вряд ли наслаждались этим скандалом. Он так рассердился, что ушел и несколько дней не приходил домой, а затем я получила записку, в которой говорилось, что он живет со своей семьей в Халиско. И я слегка обезумела. О, как же я страдала. Днем все было нормально. При свете дня легко быть мужественной. И, только ложась спать, я позволяла себе заплакать.

– И почему печаль всегда настигает нас, когда мы ложимся?

– Может, потому, что днем мы слишком много разговариваем и не прислушиваемся к своему сердцу. И во сне ты тоже не слышишь того, что оно говорит тебе. Вот почему так важно помнить свои сны, Лала.

Вот почему, когда мне начинало сниться, что звонит телефон, я воспринимала это как знак того, что должна позвонить ему и простить его. Я даже пошла в la basílica попросить Деву даровать мне сил на это, потому что к тому времени мое сердце было перекручено, как то тряпье, которым верующие перевязывают себе ноги, чтобы дойти до церкви на коленях. Я зажгла свечу и стала всей душой молиться: «Virgencita[399], знаю, он мой муж, pero me da asco[400], и я вызываю у него отвращение. Помоги мне простить его».

И я знаю, это покажется тебе безумием, но в тот момент я почувствовала, будто с моей души свалился тяжелый камень, клянусь тебе. Я шла домой из Ла-Виллы словно ангел, словно у меня появились крылья и я летела. Когда я дошла до угла улицы, на которой мы жили, я уже почти бежала. Я знала, что должна позвонить ему. Предполагалось, что он живет со своей семьей, верно? Но каждый раз, когда я звонила, то знаешь что? Его там не было. И опять: «О, его здесь нет». Каждый раз, что я звонила, его родственники не давали ему поговорить со мной. «Ну, fíjate[401], его сейчас нет дома». – «Как так?» – «Он вышел». И все в таком роде, в таком вот роде. Разумеется, я начала волноваться. И волновалась до тех пор, пока мне не пришло в голову позвонить в единственную в том несчастном городе гостиницу и не спросить моего мужа.

Ох, Лала, никогда не звони мужчине, которого любишь, посреди ночи, если у тебя нет мужества узнать правду. Всегда можно понять, что рядом с ним лежит обнаженная женщина. Не спрашивай меня как, но понять это можно. По тому, как мужчины разговаривают с тобой или скорее не разговаривают. Молчание. То, чего они не говорят, – это и есть ложь.

«Ты один? С тобой кто-то есть?» – «Ну разумеется, нет, жизнь моя». Но, Лала, я слышала, что в комнате он не один.

– До тебя долетели какие-то звуки?

– Словно кто-то застегивал молнию. Словно кто-то кашлял, словно лилась вода, ну не знаю, что еще. Словно в комнате был кто-то кроме него. Я просто знала это. Есть вещи, которые ты просто чувствуешь. Мне показалось, будто мое сердце – лимон, из которого выжимают сок. ¡Pom! И я сразу все поняла.

«Ты любишь меня?» – «Конечно». – «Правда? Тогда скажи это». – «Зачем?» – «Просто скажи. Скажи, что любишь меня. Скажи это canalla. Скажи, что любишь меня, скажи это!» – «Я тебя люблю». – «Назови меня по имени. Скажи, я люблю тебя, Нормита». И я захихикала, словно ведьма, не знаю, откуда взялось это «хи-хи-хи». И в тот момент я и была ведьмой, правда же?

Все понимали, к чему идет дело, все, кроме меня. Но ведь так обычно и бывает, когда любишь. Он якшался со слишком многими güeros[402]. И нахватался у них всяческих иностранных веяний. И потому, когда мы расстались, хотел продолжать звонить мне, ты можешь поверить этому? «Разве мы не можем быть просто друзьями?»

– Друзьями? Ты считаешь меня una gringa[403]? – Вот что я сказала ему, Лала. – Ты считаешь меня una gringa? – Потому что так уж устроены gringos, им неведомо, что такое мораль. Они все время ужинают со своими бывшими, словно это само собой разумеется. «Это потому, что мы люди цивилизованные», – объяснила мне как-то одна turista. Какое варварство! И вы так это называете? Словно собаки. Хуже чем собаки. Если бы я застала своего бывшего с другой, то заколола бы их обоих вилкой. Я бы сделала это!

Когда я вернулась к родителям с их ужасным «я же тебе говорила», то первым делом избавилась от всего, что он мне когда-либо дарил, потому что не хотела, чтобы хоть частица его загрязняла мою жизнь, ты понимаешь меня? Когда мы с ним были novios[404], то попросили одного торговца у собора написать на зернышке риса наши имена. Это был совсем недорогой подарок, но он так много значил для меня тогда.

Я положила это зернышко в карман и в следующее воскресенье, когда пошла в Аламеду, скормила его какому-то уродливому голубю. Вот до чего я обезумела. И я не могу передать тебе, какое наслаждение мне доставило, что он проглотил его.