Последнее.

Возможно, что понадобится еще сто сорок восьмое, самоепоследнее.

И сто сорок девятое, распоследнее.

Она налила себе чаю в толстую глиняную кружку и устроиласьза столом напротив Степана.

— А Иван?

— Спит. Я боюсь, что мы его в субботу простудили.

— Ничего мы его не простудили, — сказала она уверенно, — всубботу было совсем тепло и простывать ему было негде. Просто измениласьпогода, а вместе с ней и давление. Вот он и спит.

Во всем, что она говорила или делала, была какая-тоудивительная, успокоительная уверенность. Должно быть, она и вправду былахорошей учительницей. Наверное, дети ей доверяли полностью, как Иван, длякоторого ее слово было истиной в последней инстанции.

Степан улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ, грея руки освою глиняную кружку.

— Кстати, у нас есть собственное отопление, — сообщилСтепан, — будете замерзать, включите. Показать?

Он показал ей, как включается калорифер, и ушел, так и недождавшись Иванова пробуждения.

Невесть откуда взявшаяся лужица перед подъездом былазатянута хрустким льдом, а трава серебрилась чем-то подозрительно похожим наснег или по крайней мере иней. На крыше машины толстым слоем лежал ночнойзаморозок, и на капоте были белые длинные языки.

Стуча зубами от холода, Степан втиснулся в выстуженный салони первым делом включил печку.

Вот она, весна-красна.

Вот она, всегдашняя подлость окружающего мира и жизнивообще. Только поверишь во что-то — в тепло, в женщину, в весну, — тут истрясется что-нибудь вроде этого заморозка Хорошо, если только снегом делокончится. Не кончилось бы померзшими бурыми листьями и черными клочьями побитойморозом травы.

Удивляясь собственным философским настроениям, посетившимего с утра пораньше, — в морозе, что ли, дело? — Степан вырулил из своегопереулка и поехал на Дмитровку.

Значит, так. Об Ингеборге думать он не будет, а будет думатьо Муркине.

Саша, которой в ночь убийства Муркин назначил свидание сцелью отъема денег, видела на стройке его, Степанову, машину. Вряд ли онаошибается. Пусть Чернов с Беловым утешаются историями о том, что в городе полнодругих джипов с неработающими тормозными фонарями. Другим джипам нет никакогодела до их стройки.

Сам он на стройку в ту ночь не ездил, это он знал совершенноточно. Значит, на его машине поехал кто-то другой. Вывод, конечно, вполнелогичный, но не дающий ответов ни на один вопрос.

У кого могли быть ключи от его машины?

Да у кого угодно. Сто раз он давал ключи ребятам из охраны,чтобы они отогнали или переставили его машину. Сто раз на этой машине егоподвозили домой с вечеринок более трезвые сотрудники. Чернов как-то ездил наней в «Дюпон», потому что его собственная машина была в ремонте. Саша прошлойзимой таскалась на ней в «Тойота-центр» и полдня простояла там в очереди назамену резины. Белов, кажется, тоже на ней куда-то ездил, а Степан почему-тоездил на его спортивном, длинном и совершенно непригодном для жизни намосковских дорогах «БМВ».

Он даже представить себе не мог, где могут быть запасныеключи от его машины и существуют ли они до сих пор в природе.

И еще собака…

Собака прораба, которая всегда за три километра чуяланеизвестных и начинала заходиться от безумного лая, спокойно проспала всю ночьу себя в загоне и ни разу не гавкнула В его машине приезжал кто-то из тех, когоВеста отлично знала и считала за своего. Был ли этот «кто-то» убийцей? Или он приезжалпосмотреть? Или просто проезжал мимо в Степановой машине, которую взял простодля того, чтобы покататься? Или этого загадочного незнакомца Муркин тожешантажировал?

Кому могла быть выгодна смерть Муркина?

Саше Волошиной, это ясно как день, и эту версиюрассматривать он не станет.

Саша не убивала. Она собиралась ему заплатить, она несобиралась его убивать. Столкнуть в котлован, да так, чтобы человек ударилсявиском и умер, не так-то просто, и Саша этого не делала.

Она могла отравить… Нет, она могла не предотвратитьсамоубийства своего мужа, о котором знала, но толкнуть человека в котлован онане могла.

Степан аккуратно притормозил на светофоре и потянулся,заложив за голову руки. В машине стало тепло, и очень захотелось спать.Очевидно, не только на Ивана действует перемена давления.

Залечь бы сейчас на диван, под тяжелый и теплый плед,накрыться по самые уши и спать, спать… И пусть бы рядом посапывал Иван иливозился на полу со своим конструктором и книжкой «Трое в лодке». Да, пусть быИван возился на полу, а под теплым пледом вдвоем со Степаном была Ингеборга. Онобнимал бы ее, стройную и длинную, гладил затянутое в джинсы бедро и энергичнуюгрудь под тонким свитером — просто так, без всяких видов на продолжение, потомучто ему очень нравится ее гладить и думать о том, как все у них будет ночью.

Все будет так, как было у них уже сто раз, и впредсказуемости самая главная прелесть. Прелесть и чувство защищенности,безопасности, собственной состоятельности и… человечности, о которой он всегдатак мечтал, а находил только бешеную кабанью звериную похоть.

И в уютном и близком тепле будет еще обещание рая, изкоторого его никогда не выгонят за грехи.

Светофор переключился и, наверное, довольно давно, потомучто зеленый уже не горел ровным светом, а вовсю мигал, и очередь ревела могучимразноголосым оскорбленным ревом.

Степан встряхнулся, как внезапно вышедшая из оцепенениясобака, и нажал на газ.

О чем он думал, прежде чем размечтался, как хорошо ему будетпод пледом рядом с Ингеборгой? Ах да. Об убийцах и их, жертвах.

Белов прав — в свете последних признаний нужно еще разпопытаться проанализировать смерть прораба. Неужели Петрович тоже мешал кому-тонезримому, но стоящему так близко, что Степану страшно было об этом дажеподумать?

Что Петрович мог знать об убийстве Муркина, о чем он хотелрассказать Степану? Или он ничего не знал и хотел рассказать вовсе не об этом,а о том, что поставщик опять прислал некачественные плиты? Как это теперьпроверить, у кого спросить?

Степан был очень обижен на Петровича. Обижен и зол.

Он никак не ожидал от него такой подлости. Он дажепредположить не мог, что Петрович способен бросить его одного в такое трудноевремя. Как он мог так поступить? Зачем?! Раньше они никогда и ни в чем неподводили друг друга.