— Жив, жив. Если бы был… не жив, был бы в морге, а не вбольнице!

— А что за машина его сбила?

— Откуда я знаю! — сказал он с досадой. — Обыкновеннаямашина. Зеленая.

— Она его случайно сбила?

— Она его сбила уж точно не случайно! Его тоже должны былиубить, но почему-то не убили. Хотел бы я знать, кого должны убить следующим…

Ингеборга смотрела на него с ужасом.

Он все пытался содрать с ноги ботинок, а потом, очевидно,поняв бесплодность своих попыток, тяжело поднялся и зашаркал по коридору.

Он зашел в комнату к Ивану и немного постоял рядом с ним.Иван сопел ровно и успокоительно — от души. Было время, когда даже во сне ондышал длинно и тяжело, с протяжными нервными всхлипами.

Все прошло. В Ивановой жизни все теперь хорошо. Насколькоэто возможно.

Степан осторожно потрогал золотистый затылок и повышенатянул толстое клетчатое одеяло — в комнате в связи с наступившими майскимиморозами было прохладно.

Странное дело. Под одеялом оказался медведь, тот самый,которого он купил после того, как идиотка Клара выбросила Леночкиного. Иваннового медведя не признавал, и медведь коротал свой век на книжной полке.Степан оглянулся и посмотрел. На книжной полке медведя не было.

Худая рука с острым шишковатым локтем прижимала медведя кровно дышащему боку, к синей байковой пижаме, надетой по случаю холодов.

Степан еще раз оглянулся на книжную полку. Это былдействительно тот самый медведь.

Наверное, все дело было в том, что он так сильно устал. Аможет, в том, что сегодня на людной улице он своими глазами видел, как тоннаметалла пыталась погубить близкого человека и почти погубила его, а он, ПавелСтепанов, даже не мог двинуться с места, чтобы помочь, предупредить, спасти…

А может, дело было в чем-то еще, чего Павел Степанов пока непонимал. Отказывался понимать.

Он выскочил из комнаты Ивана, как будто обнаружил, чтоошибся дверью и попал в чью-то чужую комнату.

— Что с вами? — спросила Ингеборга, мимо которой онпромчался на всех парах, отчаянно топая уличными ботинками.

— Уезжайте! — приказал он сквозь зубы, но даже непритормозил. — Уезжайте сейчас же!

После чего заперся в ванной.

Вода успокоительно и мощно запела в новеньких трубах.

Из блестящего крана она широким веером летела в белоснежнуюванну с такой силой, что казалось, кипит.

Сгорбившись, Степан сидел на краю и тер, тер лицо. Он былуверен, что если перестанет тереть, то обязательно заплачет, и это будетозначать конец всей его жизни. Последний раз Павлик Степанов плакал в детскомсаду, когда воспитательница прогнала его с деревянной, ярко раскрашеннойлошадки.

Это была не лошадка, а мечта. Ничего ему так не хотелось,как посидеть на этой лошадке. Но детсадовскими правилами это было почему-тозапрещено.

— Лошадка, — проговорил он с усилием и перестал скрестилицо.

Воды в ванне было уже много. Он подставил руку — горячая.Ему хотелось, чтобы вокруг него было очень много горячей воды.

Белов в больнице, и его жизни, как сказали врачи, а потомеще менты, ничто не угрожает. Зеленая машина — ясное дело! — не найдена.

«У кого из ваших сотрудников есть зеленые „Жигули“ пятоймодели?»

«Понятия не имею. Я знаю, какие машины у моих замов. Знаю,какая машина была у Петровича и какая у Саши Волошиной. Ни одна из них непохожа на „Жигули“ пятой модели».

«Кажется, это не первое чрезвычайное Происшествие в вашейконторе?»

«Не первое. В середине апреля у нас погиб рабочий, анесколько дней назад мы похоронили нашего прораба».

«Надо же, сколько интересных совпадений! А говорят еще, чтовы ведете в Сафоново какую-то почти нелегальную стройку, что вы там храмснесли, а на его месте то ли магазин сооружаете, то ли автобусную остановку, толи сортир».

Степан подставил лицо под жесткие струи воды, которые больнохлестали и сверкали, как алюминиевая проволока, зато, кажется, сдиралипроклятую пленку.

Кому мог мешать его зам? За что его пытались убить? Не былоли у него связей в криминальном мире? Не проигрывал ли он много в казино? Анаркотики? А проститутки? Какие именно — девочки или мальчики? Сколько у негодетей и есть ли внебрачные? Почему вы встретились на тротуаре около конторы? Вывсегда так встречаетесь или только сегодня?

Степан долго и тяжеловесно соображал, в чем именно егоподозревают и почему он должен отвечать на какие-то совершенно идиотские,беспардонные вопросы, да еще отвечать так, как будто он оправдывается и никакне может оправдаться.

Нет, он не знает, где именно его второй зам. У них непринято весь рабочий день сидеть в офисе. У них несколько объектов по всейМоскве, и они должны контролировать все. Чернов может быть где угодно — вСафоново, на Профсоюзной, на складе в Балашихе. Это очень просто проверить,нужно только позвонить.

«Не нужно никуда звонить, если нам понадобится, мы всеуточним сами. Сколько всего сотрудников у вас работает?»

«Я никогда не считал. Я точно знаю, сколько сотрудников уменя в офисе, а сколько еще на объектах вместе с рабочими… Это лучше уточнить упрораба».

«Ваш прораб, кажется, недавно скончался?»

И так без конца. И все снова. И потом сначала. И еще раз. Идва. И три.

Очень решительно Степан завернул горячую воду и до упораотвернул холодную. Сразу стало нечем дышать, и показалось, что через минутуразорвется сердце.

Нужно терпеть. Нужно дышать. Ничего другого не остается.

Он вылез из ванны, радуясь, что зеркало запотело так, чторассмотреть в него ничего невозможно. В данную секунду он отчаянно не желалсебя рассматривать.

Офисная одежда кучей лежала на полу, поверх ботинок.

Степан посмотрел на кучу с отвращением. Он не станет к нейдаже прикасаться. Ничего такого. Она полежит до завтра на полу, а завтра явитсяКлара Ильинична… нет, не Клара, а кто там теперь у него работает, и соберет всюкучу.

Сопя, он кое-как обернул себя полотенцем и открыл дверь.

В коридор сразу повалил пар, и, пошарив рукой, Степанвключил вытяжку, которая бодро и негромко загудела.

Нужно одеться. В одном полотенце холодно. Степан вышел изванной и нос к носу столкнулся с учительницей своего сына, Ингой Арнольдовной.