— Тарковского, — пробормотал несколько удивленный историк, —Тарковского да… люблю… Но ведь вы понимаете, что эти две величины несравнимы!Михалков муравей по сравнению с Тарковским! Просто московский барин!

Ингеборга тоже придерживалась мнения, что Михалков иТарковский величины совершенно несравнимые, и никогда не стремилась ихсравнивать, но точность собственных выводов относительно личности самогоВалерия Владимировича ее позабавила.

Валерий Владимирович, которому не дали развить тему,некоторое время помолчал, а потом приступил к основному вопросу:

— Я хотел у вас спросить… — он появился на пороге кухни иостановился, привалившись плечом к косяку и сунув руки в карманы — поза быланеобыкновенной красоты, — вы и вправду даете частные уроки этому мальчику,Ивану Степанову?

Ингеборга засыпала кофе и теперь нюхала густой кофейный пар,осторожно встряхивая турку.

— Нет, я не даю уроков, — она поудобнее перехватила длиннуюручку, — я занимаюсь его воспитанием. И буду заниматься до осени. Мнепредложили такую работу, и я согласилась.

— Кто вам предложил?

— Его отец.

Валерий Владимирович вздохнул, деликатно, но довольногромко.

— Отец! Господи, Ингеборга, неужели вы не знаете, что сэтими людьми нужно держаться очень осторожно! Они все, даже детей, используют вличных целях. Я же предупреждал вас!

— Валерий Владимирович, я не понимаю, о чем вы! У меня естьдиплом педагога, частная практика у нас в школе уставом не запрещена, наоборот,директор это всячески поощряет, я не понимаю, в чем проблема?

— Проблема в том, что в школу на днях приходила матьмальчика. Она убеждена, что отец воспитывает ребенка из рук вон плохо, чторебенок все время предоставлен сам себе и постоянно меняющимся… гм…гувернанткам. Она даже просила директора подсказать ей какой-нибудь специальныйинтернат, где находятся эмоционально нестабильные дети.

Ингеборга чуть не упала прямо с туркой в руках.

— Какие дети?

— Эмоционально нестабильные. Но это их проблемы, не наши!Наша проблема в том, что вы оказались, как бы это сказать, вовлечены во всеэто, потому что вы — как раз последняя из его сменившихся воспитательниц. Егомать потребовала, чтобы дирекция предоставила ей полную информацию о вас, овашем образовании, о вашей жизни, обо всем.

Ингеборга была в бешенстве.

— Дирекция предоставила?

— Вы совершенно напрасно сердитесь, Ингеборга, — ВалерийВладимирович шагнул в кухню и успокоительным жестом коснулся ее руки, — уматери есть полное право потребовать…

— У матери Ивана Степанова есть только одно полное право —проваливать к чертовой бабушке, — отчеканила Ингеборга, — и мне нет никакогодела до того, что именно она требовала у дирекции!

— Милая Инга…

— Я не милая Инга! Я квалифицированный преподаватель, и яхорошо знаю мальчика. Интернат для эмоционально нестабильных детей! Да его отецумрет от смеха, когда узнает, что придумала его бывшая жена!

— Простите, — осторожно сказал Валерий Владимирович, никакне ожидавший столь сильной вспышки, — может быть, предоставим им решить всевопросы самим, без нашего с вами участия? Нам нужно подумать, как вам лучшевсего вести себя во всей этой истории.

— Я знаю, как мне вести себя в этой истории.

Ингеборга сунула в руку Валерию Владимировичу турку с кофе,и он зачем-то ее взял. Подошла к телефону и решительно набрала номер.

— Что вы делаете? — спросил он из-за ее спины. — Кому выхотите звонить?

— Я не хочу. Я звоню.

Долго не отвечали, и, трясясь от ярости, Ингеборгарассматривала пузатую вазу с трудноопределимыми цветами.

— Павел Андреевич, — сказала Ингеборга, когда ответили, и вее речи явственно проступил акцент, — это Ингеборга. Прошу прощения забеспокойство. Скажите, пожалуйста, вы знаете что-нибудь о визите вашей жены кИвану в школу?

Валерий Владимирович в ужасном волнении приткнул турку наполированный стол и схватил Ингеборгу за локоть. Она даже не заметила.

— Хорошо. — Она послушала и кивнула, как будто собеседникмог ее видеть. Потом еще раз кивнула. Положила трубку и гордо прошествовала вприхожую. Встревоженный историк бросился за ней.

Она сунула ноги в ботинки и натянула щегольскую синююкуртку. Потом сказала Валерию Владимировичу:

— Счастливо оставаться! — вышла и заперла за собой дверь,оставив ошеломленного мужчину в пустой квартире.

Заточение не было продолжительным.

Примерно минут через сорок в замочной скважине завозилсяключ, и Валерий Владимирович, несколько смущенный своим более чем двусмысленнымсидением в чужой квартире, бросился на этот спасительный звук, готовясь какследует всыпать строптивой девице за все сегодняшние выкрутасы.

Однако в квартиру вошла не строптивая девица, а СтепановПавел Андреевич, отец Степанова Ивана.

— Здрасьте, — хмуро сказал он историку. — Ингеборга просилапередать, что она извиняется, что вас… того… заперла.

— Да ничего, — пробормотал тот, — я альбомы смотрел… и ещетелевизор…

И он густо покраснел.

Ни альбомы, ни телевизор его не интересовали. Все сорокминут он старательно шарил по ящикам письменного стола и гардероба, надеясьразыскать что-нибудь… эдакое, интересненькое, пикантное.

Павел Андреевич посмотрел на него внимательно и сказалтолько:

— Ну да…

Не снимая ботинок, он прошел в гостиную, сел к столу,положил на его сверкающую поверхность тяжелые руки и попросил душевно:

— Вы мне не расскажете, зачем бывшая супруга приезжала вшколу?

Валерий Владимирович уж давно был не рад, что затеял весьэтот визит.

Никакая баба, даже такая сексуальная штучка, как Ингеборга,не стоила неприятностей, которые могли бы приключиться, узнай начальство о том,что он всем заинтересованным сторонам растрезвонил важную, а может, и конфиденциальнуюинформацию. И сейчас, стоя перед столом, за которым, сложив руки, сидел ПавелАндреевич, он чувствовал себя очень неловко, как двоечник на педсовете.

Ну кто мог предположить, что она кинется звонить идокладывать!