Я в беспокойстве вскочил: вид распятия как-то странно раздражал меня, и пошел по дорожке в сад за Сибил и Мэвис. Я застал их у клетки с совами «Атенеума». Главный филин, как обычно, раздувался от важности, негодования и избытка перьев.

Сибил обернулась ко мне, ее лицо было ясно и озарено улыбкой.

– У мисс Клэр очень твердое мнение, Джеффри, – сказала она. – Она не так очарована князем Риманесом, как большинство людей. Более того, она только что призналась, что он ей не совсем нравится.

Мэвис покраснела, но встретила мой взгляд с бесстрашной прямотой.

– Я знаю, что нельзя так открыто выражать свое мнение, – тихо произнесла она с некоторым беспокойством, – и я всегда оказываюсь в этом виновата. Пожалуйста, простите меня, мистер Темпест! Вы говорите, что князь – ваш лучший друг, и я уверяю вас, что на меня произвела чрезвычайное впечатление его внешность, когда я впервые его увидела… Но потом… после того, как я немного присмотрелась к нему, мне показалось, что он не совсем тот, кем представляется.

– Именно это он сам говорил о себе, – ответил я, засмеявшись. – Должно быть, у него есть тайна, и он обещал когда-нибудь открыть ее для меня. Однако жаль, что он вам не нравится, мисс Клэр, потому что вы-то ему нравитесь.

– Возможно, когда я повстречаюсь с ним снова, мои мысли примут другой оборот, – мягко ответила Мэвис. – Но в настоящее время… не будем больше говорить об этом! Я действительно чувствую, что была неделикатна, высказав свое мнение о человеке, к которому вы с леди Сибил питаете такое уважение. Но что-то заставило меня, почти против моей воли, сказать то, что я сказала.

Ее добрые глаза глядели смущенно, и, чтобы успокоить ее и сменить тему, я спросил, не пишет ли она что-нибудь новое.

– О да, – ответила она, – я никогда не позволяю себе бездельничать. Читатели очень добры ко мне и, прочитав одну мою вещь, немедленно требуют другую, так что я очень занята.

– А что критики? – спросил я с большим любопытством.

Она рассмеялась.

– Я никогда не обращаю на них ни малейшего внимания, – ответила она, – за исключением тех случаев, когда они в запальчивости сочиняют про меня всякую ложь. Тогда я, естественно, беру на себя смелость опровергнуть эту ложь, либо от своего имени, либо через своих адвокатов. Я всего лишь не даю вводить публику в заблуждение о моей работе и целях, но при этом не держу никакой обиды на критиков. Как правило, это очень бедные, трудящиеся люди, которые ведут тяжелую борьбу за существование. Я часто втайне оказываю некоторым из них помощь. Мой издатель прислал мне недавно рукопись одного из моих злейших врагов, уведомив, что мое мнение будет решающим при определении ее судьбы. Я прочитала, и хотя это произведение не произвело на меня большого впечатления, оно было не таким уж плохим, и я настоятельно рекомендовала его к публикации при условии, что автор не узнает о моем решающем голосе. Это сочинение недавно вышло в свет, и я уверена, что оно будет иметь успех.

Мэвис остановилась, чтобы сорвать несколько дамасских роз, и протянула их Сибил.

– Да, – задумчиво продолжала она, – критикам платят мало, очень мало… И не следует ожидать, что они станут писать панегирики успешному автору, в то время как сами влачат жалкое существование. А чем иным может быть такой труд, если не желчью? Я знакома с бедной женушкой одного критика и оплатила ей счет от портнихи, который она боялась показать своему мужу. На той же неделе он в своей газете набросился на мою последнюю книгу и получил, я полагаю, около гинеи за свои труды. Он, конечно, не знал об уплате долга портнихе и никогда об этом не узнает, потому что я взяла с его жены слово хранить тайну.

– Но почему вы так поступаете? – удивленно спросила Сибил. – Будь я на вашем месте, я бы предоставила окружному суду взыскать долг с жены этого критика!

– Вот как? – спросила Мэвис с невеселой улыбкой. – Ну а я не могу так поступить. Вспомните, что сказал Всевышний: «Благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». А кроме того, бедная маленькая женщина была до смерти напугана своими тратами. Как грустно видеть беспомощную агонию людей, живущих не по средствам. Они страдают больше, чем нищие на улицах, которые своим нытьем и хныканьем часто зарабатывают больше фунта в день. Критики находятся в гораздо худшем положении: немногие из них получают хотя бы фунт в день, и, конечно, они набрасываются на писателей, которые зарабатывают тридцать – пятьдесят фунтов в неделю. Уверяю вас, мне очень жаль критиков: во всем литературном сообществе их меньше всех уважают и им меньше всех платят. Я совершенно не беспокоюсь о том, что они пишут обо мне, за исключением случаев, как я уже заметила раньше, когда они лгут в запальчивости. Тогда я, конечно, должна сказать правду – просто ради самозащиты, а также из обязанности перед читателями. Но, как правило, я отдаю все заметки прессы Трикси, – она указала на миниатюрного песика, который преданно следовал за краем ее белого платья, – и он разрывает их на клочки примерно за три минуты!

Она весело рассмеялась, а Сибил улыбалась, наблюдая за ней с тем же удивлением и восхищением, что и в самом начале нашей беседы с этой беззаботной обладательницей литературной славы.

Мы направились к калитке, собираясь уходить.

– Можно мне иногда заходить к вам поболтать? – внезапно спросила Сибил своим самым милым просящим тоном. – Это была бы такая честь для меня!

– Во второй половине дня можете приходить, когда захотите, – с готовностью отозвалась Мэвис, – Утро принадлежит богине более строго, чем Красота – Работе!

– Вы никогда не работаете по ночам? – спросил я.

– О, нет! Я никогда не иду против законов природы, потому что знаю: если попытаться это сделать, выйдет хуже. Ночь предназначена для сна, и я с благодарностью использую ее для этой благословенной цели.

– Некоторые авторы могут писать только ночью, – заметил я.

– И можете быть уверены, что они создают расплывчатые картины и невнятные характеры, – сказала Мэвис. – Есть и те, кто добивается вдохновения, используя джин или опиум, или описывает ночные кошмары, но я не верю в подобные методы. Утро и свежий, отдохнувший мозг необходимы для литературного труда – разумеется, если хочешь написать книгу, которая продержится не один сезон.

Она проводила нас до калитки и остановилась под портиком. Огромная собака стояла рядом, а над головой Мэвис колыхались розы.