– Никоим образом, Вероника! – оживился Паша. –Утречком сварить ведро борща, ведро каши – и к вечеру то же самое. На обед вдеревню не возвращаемся, берем сухой паек… И всего-то делов. Поселим вас убабки, там у нее в избе хоть пляши, а для него, – он кивнул наВадима, – местечко на нарах найдется, тут половина домов пустует.

– А баня у вас найдется?

– В два счета! Бабка затопит. Ну, согласны? Есть у рабствасвои прелести?

Она погрозила ему пальцем:

– Только чтобы непременно – галантное обхождение…

– Есть! – длинноволосый верзила отдал честь. –Мужики, в темпе запомнили и передали всем остальным: кто нашей очаровательнойповарихе нагрубит хоть словом, не говоря уж о жестах – вышибу по двум горбатым,и поплетется он пешком в Шантарск… Ясно? Ну, мы тогда поехали, а вы тут с Вадикомокончательно помиритесь. Спальники Женька сбросит; вам, наверное, во-он ту хатуоборудовали. Прошу!

Он подал руку Нике, помог ей забраться в кабину, запрыгнулсам, и «уазик» помчался по единственной улочке вымирающей деревни. Вадим стоял,набычась.

– Держи, – сунул ему бутылку миролюбиво ухмылявшийсяМухомор. – Давай без обид? Ну, так уж вышло… Ты вон посмотри на Иисуса. Мыего в свое время точно так же зашанхаили. Открывали сезон, сели как следуетвмазать в Шантарске перед выездом, он к нам и упал на хвост. Поили его два дня,потом по дикой пьянке сдал все документы в контору – и на крыло.

– Вот был номер! – подхватил Худой, прыснув. –Продирает наш Иисус глазенки на третий день, видит – вокруг примерно такая жекартина. Мы тогда стояли… В Береше, кто помнит?

– В Линево, – уточнил сам Иисус.

– Вот… Начинает Иисус орать: «Где я, что со мною?» Мы ему,как только что Пабло тебе, объясняем: мол, завербовался ты, голубь, вгеофизику, сдал трудовую, спальник и костюм с сапогами получил, расписался заних и поехал за туманом… Иисус едва не подвинулся крышей, вопит: не хочу ясреди здесь, я домой хочу! Мы ему объясняем: чудак, кто ж тебя держит? Онсгоряча хватает сапоги и орет: я пошел домой, в Шантарск. Мы ему объясняем: доШантарска, мил человек, триста километров, как ты их пройдешь пешком, безкопейки, документов и даже сухой корочки? Ну, немного рассказали про работу ипро житье-бытье… Что мы в итоге имеем? Иисус четвертый сезон мотает… Четвертыйгод. И не надо ему другой жизни. Верно, Иисус?

– Верно! – возопил поддавший Иисус, обнял за шеюМухомора. – Мужики, да мне теперь подумать страшно, что могло тогдаповернуться по-другому! Я бы непременно в Шантарске от белки помер или попьянке под автобус влетел! Мухомор, друг, не надо мне другой жизни!

– Вадик, бля буду, это чистая правда, – заверилХудой. – Видишь, нашел человек свое счастье. Может, и вы с Вероникойприкипите, жизнь, я тебе клянусь, у нас неплохая… Ты честно скажи, кончалчто-нибудь такое? У тебя вид образованный.

– Было дело, – хмуро сказал Вадим.

– Ага, а потом жизнь пошла писать кренделя? Ничего, не тыпервый, не ты последний. Посмотришь мужиков, убедишься. У Лехи два диплома,политех и шкипер дальнего плавания. Водяра сгубила. Майор-танкист есть. Толькочто из бывшей несокрушимой выперли – взял моду командира полка с пистолетом потанкодрому гонять. Славка ничего еще по молодости не кончал, зато стихи пишет,писателем хочет быть. Глядишь, и станет, он упрямый… У Михи четыре курсаунивера. Народ не сермяжный, точно тебе говорю… Ну, без обид?

Вадим исподлобья оглядел их, протянул:

– Без обид… Значит, две недели?

– За две недели мы эти профиля всяко разно пройдем, –заверил Мухомор. – Лишь бы дожди не нагрянули, тогда, конечно, затянется.Ну, за знакомство?

Вадим допил бутылку. Он и в самом деле не собиралсяподнимать бунт. Во-первых, Нике вожжа попала под хвост. Во-вторых, вряд ли ониврали насчет девяноста километров и полного безлюдья. В-третьих…

Ему не хотелось бы признаваться в этом вслух (благо никто ине требовал), но сил больше не было. Чересчур много хлебнул горького. Вытьхотелось при мысли, что снова придется тащиться куда-то парочкой никому ненужных изгоев. В конце концов, это не те куркули – шантарские мужики, земляки…Две недели постарается вытерпеть. К тому же в этом захолустье можно пересидетьлюбые неприятности. Должно быть, те же примерно мысли пришли в голову и Нике,оттого и перенесла новость так легко, не сопротивляясь…

– Слушайте, – сказал он. – Но потом-то точно вШантарск?

– Ну что тебе, землю есть, как Том Сойер? – фыркнулМухомор. – Кровью подписываться? Пошли. У нас бухалово кончается,пора резервы искать, а мы еще в хате не обустроились…

– С Пашей мне больше не о чем говорить?

– А зачем? Все сказали, – пожал плечами Худой. –Ты к нему, кстати, уважительнее, есть некоторая субординация, этакие неуловимыеоттенки. В хату начальника просто так лезть не стоит и особо не панибратствуй.Когда «Паша» да трали-вали, а когда – он бугор, мы – работяги… Пошли?

Они направились в деревню, троица на ходу рылась покарманам, подсчитывая скудные средства. Скрепя сердце Вадим расстался с сотнейиз своего запаса, что встретило самое горячее одобрение.

– Магазин закрыт, – констатировал Иисус. – Обычнотут за прилавком торчит та-акая блудливая давалочка… А в этой дыре ей толком ине с кем… О! Славка на тропу войны вышел, издали вижу. Вон и майор торчит –значит, точно, послали они Бакурина на все буквы и сели квасить в ожидании нас…Может, и рыбки наловили. Карасей в озере до черта. Бакурин тряпка, вообще-то,садится квасить со своими работягами, а этого ни один умный начальник делать небудет. Ничего, Паша ему хвост живо накрутит – Пашка молодец, молодой, датолковый, у него-то все спорится… И от него, кстати, за дело можно и по ухуполучить. Если напросишь на свою шею, так что учти. Славка, чего воюешь?

Тот, к кому он обращался, парень лет двадцати с лишним, винтеллигентных очках, занят был отнюдь не интеллигентским делом – пошатываясь,огромным колуном рубил ветхий заборчик палисадника, иногда промахиваясь исгибаясь пополам вслед за воткнувшимся в землю топором. В доме то за одним, тоза другим окном мелькала чья-то тоскливая физиономия. Добрая половина заборауже превратилась в кучу обрубков. Вторая пока что держалась, но и ее дни былисочтены.

Распахнулась форточка, изнутри донеслось жалобное:

– Что ж ты творишь, ирод, а еще в очках…

– Бр-рысь! – рявкнул Славик, замахиваясьтопором. – Усадьбу, спалю, куркуль, если будешь гавкать!

Форточка проворно захлопнулась. Тот, кого назвали майором,лысоватый коротыш лет сорока пяти, уже был неспособен на какие-либо осмысленныедействия – он сидел в сторонке, привалившись спиной к огромному тракторномуколесу, валявшемуся у забора, одобрительно наблюдал за тем, как штакетникпревращается в щепу, порой покрикивая: