– Пашка!

– Иди, говорю!

– Надо же, какие мы культурные… Паш, я могу и обидеться.

– Обижайся.

– Я же, Паша, не дурак. Кое-что понимаю. А из лоскутковскладывается картинка… Это Бакурин мозги пропил почище наших бичей, а я пьюмалость поменьше, да и родители всю жизнь в геологии, нахватался…

– Ну-ну, – голос Паши стал вовсе уж нехорошим. – Ичто ты там такое понимаешь, умник?

– Насчет нынешнего участка. И вэз-вэ-пэ, и магнитка… Икресты зачем-то растягивают… Паша, у тебя что, в кармане карта с крестиками,как у Билли Бонса?

Что-то шумно ударилось о стенку «уазика» – судя по всему,Паша, сграбастав собеседника за грудки, треснул им о борт фургона. Прошипел:

– Ты что мне тут вкручиваешь?

– Паша, ты только не держи меня за дурака, – почтитрезво откликнулся Женя. – Тоже мне, Джон Сильвер выискался… Стал бы тыизощряться, не имей личного интереса… Первый раз вижу у тебя такое старание.Сколько помню похожие случаи – в два счета подчистили бы записи промеров и подалисьв Шантарск. А ты по второму кругу пошел со всем старанием… По совершеннобесперспективному участку… И Томка мне тут ляпнула кое-что…

– Что?

– А ты думал… Помнят. Я и сопоставил. Она сама значения непридала, да я-то начал сопоставлять… Может, возьмешь в долю?

– Какая тебе доля, пьяная морда? Из чего доля?

– Паша, не лепи горбатого…

– Ну вот что, – тихо, зловеще протянул Паша. –Если ты еще ко мне полезешь со всякой шизофренией – получишь по мозгам. А еслиначнешь звенеть языком – получишь вовсе уж качественно.

– Значит, в долю не берешь?

– Заткнись, говорю! И язык придержи.

– Паша, господь велел делиться… К чему тебе лишниеразговоры в Шантарске?

– Пош-шел отсюда, выродок! И смотри у меня…

– Я-то пойду, – бубнил Женя, зигзагом направляясь кворотам. – Я-то пойду, да как бы и тебе не пойти…

Его в два прыжка догнал Паша, тряхнул за шиворот:

– Ключи от машины отдай! Кому говорю?

После короткой борьбы, судя по тихому металлическомузвяканью, ключи перешли к Паше, а их бывший обладатель потащился куда-то в ночь,громко бормоча что-то угрожающе-жалкое. Паша вернулся в дом, там послышалсяженский голос.

Кажется, все было ясно… Тихонько подкравшись, Вадим встал вполосу тени и осторожно заглянул в окно. Зло прикусил губу – сладкая жизнь билаключом, вступая в предпоследнюю фазу… Ника в одной клетчатой рубашке, весьмавольно расстегнутой сверху, сидела на старомодном диване, закинув ногу на ногу– свеженькая, с пышными волосами, определенно после бани, в одной рукесигаретка, в другой стакан с «какавой». Паша присел рядом, отобрал у неестакан, поставил на стол и бесцеремонно сгреб Нику в охапку, действуя рукамипредельно недвусмысленно, что никакого сопротивления не встречало. Попискивала,правда, для порядка, и только, но, как только верзила уложил ее на диван и расстегнулпоследние пуговицы, перестала дергаться и обхватила его за шею.

Вадим отпрянул от окна, зло сплюнул и выбрался со двора. Вголове шумело, злость на молодую женушку, столь легко пошедшую по рукам, былауже какой-то устоявшейся, привычной: нашла свое место в этой жизни, стервочка…

Он брел в густой тени возле самых заборов. Споткнулся обочто-то непонятное и полетел на землю, вытянув руки. Рухнул на что-то огромное,теплое, живое, послышался шумный выдох. Чуть не заорал от страха, отталкиваясьладонями от теплого, покрытого жестковатой шерстью бока. И успокоился,сообразив, что упал прямиком на устроившуюся отдыхать корову. Она воспринялапроисшедшее с философским спокойствием, даже не пошевелилась. Посмеявшись надсобственным глупым страхом, Вадим побрел дальше.

В избушке продолжалось веселье. Томка вновь забралась вспальник, к ней пытался присоседиться Худой, но получал по рукам и обиженнопыхтел. Славик с Мухомором, устроившись на краешке нар, взахлеб делилиськакими-то неизвестными Вадиму, а потому лично для него ничуть не смешнымивоспоминаниями.

Мухомор тут же сунул ему кружку:

– Вмажь «Стервецкой». Ты где пропадал?

– Да так… – удрученно вздохнул Вадим, держа кружку с рыжейжидкостью так, чтобы ненароком не нюхнуть. Собрался внутренне и осушил додонышка, передернулся, борясь с тошнотой, торопливо сцапал протянутый Славикомплавленый сырок, прожевал.

– Что смурной? Пашка, поди, твою ляльку фантазирует?

– Иди ты…

– Пабло у нас таковский. А бабы – суки известные, им позарезнеобходимо к самому обстоятельному приклеиться… Плюнь. Иди вон к Томке, она тутна тебя глаз положила…

– Ва-адик! – позвала Томка. – Освободи ты меня отэтого аспида, спасу нет!

Теперь Вадим рассмотрел ее как следует – девица, конечно,вульгарная до предела, но, в общем, симпатичненькая и на потасканную неособенно похожа. Худой без особых протестов отодвинулся, давая ему место.

– Валяй, – фыркнул он. – Только ты у нас этупашенку не пахал… Остальные давненько побратались, еще с прошлого сезона, дажеПабло отметился…

– Давай-давай, – поддержал Мухомор. – Тут, вглуши, никаких спидов не водится, про них и не слыхивали… Вмажь еще длябодрости, а мы отвернемся…

Вадим глотнул из кружки, отставил ее не глядя, и она звонкокувыркнулась с нар. Покопавшись в себе, не нашел никаких особенных моральныхпреград: если уж сливаться с новой жизнью, то без ненужного чистоплюйства. Да ивоспоминания о том, что сейчас происходит в Пашиной штаб-квартире настаромодном диване, придавали решимости и злости. Думала, стерва, я станупечально изливать тоску под звездами, воя на луну? А вот те шиш, как пишетклассик!

Он неуклюже – раньше этого делать не приходилось – залез вспальный мешок, тесный сам по себе, а из-за присутствия Томки и вовсенапоминавший автобус в час пик. Они оказались лицом к лицу. Вадим подумал, чтодевочка не столь уж и плоха. Оказавшиеся под ладонями тугие округлости напуританский лад как-то и не настраивали.

– Ну, чего лежишь? – фыркнула она ему в ухо, проворнодействуя опытными ручками пониже талии.

За спиной позвякивали кружки – на них, в общем, уже и необращали внимания. Вадим неуклюже стянул с себя штаны в тесноте спальника – ана Томке, кроме легкой блузочки, ничего и не оказалось, так что особо возитьсяи не пришлось. Они слились в одно так ловко и незатейливо, что Вадим ощутилнешуточный прилив сил – и понеслось под хмельные разговоры, звучавшие в метреот них. Первое время зрители еще цинично подбадривали и ржали, но вскореотправились куда-то в ночную тьму.

Т а к а я жизнь и в самом деле начиналанравиться.

Он бежал трусцой, обеими руками держа перед собой электрод –примерно полуметровый медный прут толщиной в мизинец, с удобной треугольнойручкой. Обмотанный вокруг электрода черный провод на взгляд постороннегонеизвестно где и кончался, уходя за пределы видимости, но Вадим-то прекраснознал, что провод шустро сматывается с катушки, оставшейся метрах в шестистахотсюда, за лесочком.