– Как что? Сильную Россию!

Я помолчал, поинтересовался:

– Каким образом? Если сама Россия этого не хочет?.. Этокурды хотят создания Великого Курдистана, палестинцы – Великой Палестиныили как ее там, баски и чеченцы бьются за свою самобытность, но… русские? Средирусских не находится даже кучки пассионариев, которые ударили хотя бы палец опалец ради России! Одна болтовня, одна болтовня… Создать евразийскуюдержаву – это уже наполовину потерять русскость и стать наполовинукитайцами… ну ладно, пусть не целиком китайцами, хотя мы все знаем, что любоеяпонское – это хорошо замаскированное китайское, вплоть до алфавита, новсе же Россия станет еще более восточной державой, а это значит –восточный деспотизм и все прелести Востока… Семен Семенович, я вас очень уважаюкак ученого, чту вашу глубочайшую всестороннюю разработку евразийского путиРоссии, однако… простите…

Он смотрел набычившись, худое лицо моментально вспыхнуложарким румянцем. В глазах зажглись грозные огоньки, разгорелись в пылающиекостры. Белович неслышно переменил ногу, но старался не дышать и вообще делалвид, что он бесплотный дух отца Гамлета.

– Борис Борисович, – наконец проговорил Щукин высокимвзвинченным голосом. – Вы патриот?

– Увы, – ответил я, – да.

– Почему «увы»?

– Трудно быть патриотом, – объяснил я. –В России, я имею в виду. Это все равно, что признаться в преступлении. ВоФранции или в Германии можно, в Штатах – можно, в любой стране можно, но вРоссии – позор. Но я все равно патриот. Вы удовлетворены?

– Не совсем, – ответил он раздраженно. – Сейчаслюбой патриот должен понимать, что только союз со странами Востока можетподдержать Россию.

– Для чего? – спросил я. – Костыли нужны дляпередвижения, пока раны заживают. Но когда гангрена поднимается от лодыжек доколен, костыли уж не помогут.

Он наклонил голову, словно намеревался вскочить и с ревомбоднуть меня то ли в стиле регби, то ли в простом бычьем, что с его весом былобы не совсем уместно.

– Вы намекаете, что правильнее отрезать Дальний Восток иСибирь?

– Я говорю открыто, – отрезал я, – чтонастолько больному организму поможет только полное переливание крови!С ударной дозой антибиотиков, антиоксидантов, стимуляторов и всем-всем,вплоть до прижигания гнойных язв. Короче говоря, наша предвыборнаяпрограмма – это не хитрый ход, а действительно та программа, которой нашапартия намерена руководствоваться. Я очень вас уважаю, Семен Семенович, носамое лучшее, что можно сделать в данной ситуации, это уже сейчас прикинуть,как устроиться в том новом мире.

Он вскочил, наклонился над столом с такой яростью, что яневольно отшатнулся. Маленький и щуплый, он ухитрился нависать надо мной, какгора, и широкий стол сразу показался мне чересчур узким.

– Это предательство! – прогремел он непривычно могучимнизким голосом. – Предательство! Меня предупреждали, но я не поверил!

– Семен Семенович…

– Предатель! – прорычал он. – Но это хорошо, что явыяснил все лично. Не люблю играть за спиной, так что предупреждаю: я выхожу изРНИ и начинаю создавать свою партию, партию евразийцев!

Я вздохнул, во рту стало сухо, а в гортани горько.

– Не сомневаюсь, что к вам придут…

– Не сомневайтесь, – прорычал он. – Уже многиезаявили, что хотят создать фракцию евразийцев, но я сказал им, чтобызаткнулись, пока не переговорю с вами!

Он отшвырнул стул, тот упал на ковер мягко, без стука.Белович подбежал, подхватил и замер, не зная, что делать, а к столуприблизиться не решался. Щукин фыркнул и направился к двери. Быстрая семенящаяпоходка сменилась некой косолапостью, он даже ухитрился с его весомраскачиваться на ходу, словно борец, выходя на ринг, стараясь напугатьпротивника.

Когда за ним с треском захлопнулась дверь, я перевелдыхание, Белович поставил стул на место, воззрился на меня с вопросительнымвыражением на скорбном лице. Я молчал, не зная, что сказать. Сказать всамом деле нечего, Щукин не враг, но то, что делает, хуже, чем если бы работална службе ЦРУ и вел у нас подрывную работу. Какие к черту евразийцы, еслимы – христиане, а уже это одно плотно всаживает нас в обойму европейскихнародов. Не говоря уже об общей европейской расе, то бишь арийстве, говорим наязыке индоевропейской языковой группы, у нас европейское образование, все у насдома по-европейски, а от Азии разве что интерес к восточным единоборствам, ноэто во всем мире так, да и вообще у нас вся система ценностей абсолютно европейская,какой уж тут «особый путь»!

Белович кашлянул, сказал робко:

– Ох, как не люблю эти выяснения! Что будем делать, БорисБорисович?

– Его надо остановить, – сказал я с неохотой. –Время игр прошло, впереди серьезные испытания. Нужна консолидация, Василий.

– Такого бычка остановишь, – ответил Белович сневольным уважением. – Маленький, но злой… Чего-то опасаетесь?

– Опасаюсь?.. Боюсь!

Он хмыкнул.

– Вы?

– Василий, нас передавят поодиночке.

– Кто?

– Китай, Индия, Арабский Халифат… Запад и Восток уже готовык серьезному столкновению, а мы со своим устаревшим, не успевшим родитьсяевразийством окажемся посредине.

Он засмеялся.

– Разве не точно сказал Блок:

Для вас – века, для нас – единый час.

Мы, как послушные холопы,

Держали щит меж двух враждебных рас

Монголов и Европы!

– Вот-вот, нас били с двух сторон. И уже так ослабили,что на этот раз сомнут. И будут драться друг с другом на той территории,где была Россия. На землях, где когда-то была такая страна, Россия… И былнарод «русские», что-то вроде половцев или печенегов.

Он посерьезнел, сказал другим голосом:

– Я за текучкой что-то пропустил, да?

– Мы все пропустили, – ответил я с невольнойзлостью. – Занимаемся политикой в районном масштабе!.. Пусть даже этотрайон – вся Россия. Но пришло время смотреть на весь мир в целом.И не время от времени, а постоянно. Отныне и всегда.

В его глазах мелькнуло сожаление.

– Даже нам? Националистам? Дожили…

Романцев ждал меня в коридоре и, как говорится, руки в боки,в достаточно уверенной позе, позе готовности к немедленным действиям.Я вообще-то чуть выше да и тяжелее, но Романцев всегда ухитрялся держатьсяувереннее и выглядеть мощнее. Так рыба-еж раздувается втрое при виде опасныхрыб, кот выгибает спину и поднимает шерсть, а Романцев выпячивает грудь и чутьли не приподнимается на цыпочки, чтобы выглядеть крупнее и значительнее.