Белович встретил в коридоре, доложил:

– Там вас дожидается какой-то старый пердун. Говорит, у негос вами назначена встреча.

– Посмотрим, – ответил я.

В приемной Юлия и спортивного вида мужик с совершенноседой головой пили чай с печеньем. Юлия подняла голову, мужик обернулся, встал.Ростом оказался выше, в плечах шире, с крупными чертами лица сильного волевогочеловека, который, однако, умел накачивать не мышцы, хотя мог бы, а извилины вкоре головного мозга. Возможно, еще и спинной мозг, это и есть знаменитыйМикульский, философ номер один в России и, возможно, в мире. Во всяком случае,в десятку, а то и в пятерку сильнейших входит.

Юлия встала и сказала торжественно, как и положено секретарюпредставлять такого великого человека шефу:

– Борис Борисович, к вам Микульский Альберт Иванович.

Он первым протянул мне руку, старше меня почти вдвое, мне быв его возрасте быть таким, крепко пожал.

– Я, Борис Борисович, наслышан о вашей новой программе.Должен сказать, что вам понадобилось огромное мужество, это я смог понять.

– Спасибо, – ответил я. – Допьете чай, проходите вкабинет.

Он отмахнулся.

– Да это я уже вторую чашку, милая Юля подтвердит. Все еезапасы печенья ликвидировал.

– Тогда прошу…

Он вошел в кабинет, с любопытством огляделся.

– Так это и есть колыбель русского национализма?

– Колыбель – вряд ли, – ответил я, – ноцитадель – точно. Садитесь, располагайтесь как дома.

Он сел, покачал головой.

– Дома я предпочитаю ходить в домашнем халате. Так что ужпобуду как в гостях. Я уже сказал, что вам для такого заявленияпотребовалось немалое личное мужество. Понимаю потому, что мне в свое времясамому пришлось…

Я торопливо вспоминал, что знал о нем из того, раннегопериода. Микульский в молодости был не просто русским националистом, но что-тотам организовывал, вредил, как было сказано в обвинительном заключении. Угодилв лагерь со сроком на двадцать пять лет, как государственный преступник, но тутумер Сталин, грянула амнистия, он вышел и занялся наукой, в быту, однако,оставаясь таким же русским националистом. Потом как-то его национализм началугасать. Окружающие решили, что от старости, хотя мне бы такую старость.

– И что вас заинтересовало сейчас? – спросил я всееще настороженно.

Он смотрел мне в глаза взглядом пожившего и повидавшего мири людей человека, сильного и все еще скачущего на коне.

– Знаете, – сказал он сильным голосом, богатым оттенками, –если удастся ваш замысел, в чем я очень сомневаюсь, но чему весьма и весьмажелаю всяческих успехов, то… гм, это будет и большая победа транскультуры,которой я, как знаете, местный апологет и мученик. Да что там большая –огромнейшая! Вы даже оценить ее не сможете. И никто сейчас не сможет. Но выприближаете будущее чисто по-русски: резко, рывком, без полутонов, в одинпрыжок. И я, будучи заинтересован, не могу стоять в стороне. Давайтеподумаем, чем могу быть полезен?

Он иронически улыбнулся, как бы давая понять, что его нестоит и переоценивать, вспомнил, вернее, сообразил, что он в самом делемученик, один из немногих деятелей еще советской науки и культуры, которомупришлось весьма несладко, когда СССР рухнул. Так же внезапно вынужден был оказатьсявсего лишь деятелем украинской культуры известный философ Босенко, тоже мироваявеличина, а грузинской – Мамардашвили, который заявил: «Каждая культурасамоценна. Надо людям дать жить внутри своей культуры. …А меня спросили?..Может быть, я как раз задыхаюсь внутри этой вполне своеобычной, сложной иразвитой культуры?» Тогда многие ощутили, что такое оказаться замкнутыми врамках своей национальной культуры, и Микульский, которому повезло больше, чемБосенко, Усинякису, Мамардашвили и многим другим, ведь русская культурапостарше и пообильнее, но и он взбунтовался, начал отстаивать право человека нанезависимость от собственной культуры.

Он говорил о своих возможностях, а я смотрел на него сосложным чувством. К нему за последние годы прочно приклеили кличку предателя,чуть ли не пособника заокеанской империи, с таким союзником в наших рядах будеттрудновато. С другой стороны, он великий философ, мировая величина, его трудыизучают по всей Европе и за океаном. Его доводы ясны и просты: культура, освобождаячеловека из рабства природы, взамен надевает тяжелые цепи обычаев, ритуалов,традиций, условностей, языка. Я не знаю, различались ли культуры полян идревлян, но уже заимствование культуры степняков каралось жестоко.А сейчас, к примеру, существуют культуры «немецкая», «русская»,«чеченская», «мужская», «воинская», «девичья» – новые формы насилия, когдашаг вправо, шаг влево – стреляю, ибо ты уже враг, если пытаешься выйти изпредзаданного коридора своей культуры! Но почему она «моя», я ее не выбирал, нуладно, признаю, она моя, раз уж я в ней родился, говорил и говорю на этомязыке, ел и все еще ем этот хлеб и оброс чисто русскими привычками, но почему яобязан идти только в этом узком коридоре и не смею сорвать плод с дерева, чторастет за отведенной мне линией? С дерева, с которого никто рвать плоды незапрещает?

– То есть, – сказал я, – вы полагаете, что мы свами в одной колонне, ибо таким образом размываем, разрушаем бетонные стеныузкого коридора культуры?

– А разве не так? – ответил он вопросом на вопрос,ответил горячо, с юношеским пылом, сразу становясь в незримую глазом боксерскуюстойку. – Человек волен выбирать не только в каком институте продолжитьучебу, но и какое блюдо приготовить на обед: грузинский шашлык, узбекский плов,украинских карасей в сметане, японское суши или итальянскую пиццу. Но пока чтоего заставляют есть только русские щи, ибо все остальное – предательствопо отношению к русской культуре!

Он говорил горячо, с нажимом, в свое время настрадалсясперва за идеи примата русскости над всем миром, а потом за трудное осознаниеобщности человеческого рода, что и понятно, насколько трудное:транскультура – следующий этаж над культурой, то есть не сбрасываниенациональной культуры с корабля современности, а свободное заимствование элементовдругих культур, как уже делаем. Он верно заметил с обеденным столом, где местои украинскому борщу, и грузинскому шашлыку, а в довершение всего –бутылочку французского шампанского, если, конечно, зарплата позволит.

– Да, мы в одной лодке, – признал я. – Но нам ещеза вами тянуться и тянуться. Вы уже там, в общности человеческого рода, амы пока что решаем чисто утилитарные задачи. И мечтаем просто уцелеть.

– Понимаю, – ответил он серьезно. – Я пришелзаявить: считайте меня членом своей партии обновленного курса. Льщу себянадеждой, что это добавит вам несколько важных долей процента популярности.Кроме того, рассчитывайте на мою помощь. Правда, пока не знаю, в чем и как, ноя очень заинтересован в вашей победе. Честное слово!