Через пять минут он ушел под воду. Мне не удалось полностьювыплыть из зоны образования воронки. Мне пришлось бешено грести, чтобы хотя быоставаться на одном месте. «Каллас» затонул очень быстро. За перила на носукорабля все еще цеплялись какие-то люди и жутко вопили. Они были похожи настадо обезьян.

Шторм усилился. Я потерял одно весло, но сумел сохранитьвторое. Ту ночь я провел как в бреду. Сначала я вычерпывал воду, а потом хваталвесло и бешено греб до тех пор, пока нос не зарывался в очередную волну.

Перед восходом двадцать четвертого числа волны сталинарастать у меня за спиной. Лодка ринулась вперед. Это было кошмарно, но в тоже время радостно возбуждало. Внезапно доски затрещали у меня под ногами, нопрежде чем лодка затонула, ее выбросило на эту спасительную груду скал. Я дажене знаю, где я, абсолютно никаких идей на этот счет. Я не очень-то силен внавигации, ха-ха!

Но я знаю, что я должен делать. Это последний выход, но,думаю, мне удастся проскочить. Разве не удавалось мне это всегда? Сейчас творяттакие чудеса с протезами. Так что я неплохо проживу и с одной ногой.

Время узнать, так ли я хорош, как мне кажется. Удачи тебе,парень.

5 февраля.

Сделал.

Больше всего меня беспокоила боль. Я могу переносить боль,но мне казалось, что в моем ослабленном состоянии сочетание голода и болизаставит меня потерять сознание, прежде чем я успею закончить.

Но героин очень помог.

Я открыл один из пакетов и втянул носом две здоровенныхщепотки, высыпанные на плоский камень. Сначала правая ноздря, потом левая. Ясловно вдохнул в себя восхитительный холод, от которого онемело все тело сголовы до ног. Я вдохнул героин сразу же после того, как закончил запись вдневнике. Это было в девять сорок пять. В следующий раз, когда я посмотрел начасы, тень уже сдвинулась, и я оказался частично на солнце. Было двенадцатьсорок пять. Я отрубился. Никогда не думал, что это так прекрасно. Не могупонять, почему я так презирал это раньше. Боль, ужас, страдания… все исчезло,осталось лишь спокойное блаженное состояние.

В этом состоянии я и проводил операцию.

Боль все-таки была, особенно, в самом начале операции. Но ясмотрел на нее как бы со стороны, словно это была чужая боль. Она беспокоиламеня, но в то же время и интересовала. Можете понять это? Если вы когда-нибудьпринимали сильный аналог морфина, возможно и можете. Он не просто снимает боль.Он меняет сознание. Ясность, спокойствие. Я понимаю, почему люди садятся нанего, хотя «садиться» – это, пожалуй, слишком сильно сказано теми, кто никогда,разумеется, не пробовал, что это такое.

Примерно на середине боль стала возвращаться ко мне. Я былблизок к обмороку. Я с тоской посмотрел на открытый пакет с белым порошком, ноусилием воли заставил себя отвернуться. Если я приму еще, я наверняка истекукровью, как если бы я потерял сознание. Начал считать наоборот от сотни.

Потеря крови могла сыграть критическую роль. Как хирург, япрекрасно это понимал. Ни одной лишней капли не должно было быть пролито. Еслиу пациента начинается кровотечение во время операции в госпитале, вы можетевосполнить потерю крови. У меня такой возможности не было. То, что былопотеряно – а к концу операции песок у меня под ногой был черным – могло бытьвозобновлено за счет внутренних ресурсов организма. У меня не было никакогооборудования, никаких инструментов.

Я начал операцию ровно в двенадцать сорок пять. Закончил вчас пятьдесят, и немедленно принял новую дозу героина, гораздо больше, чемпредыдущая. Я погрузился в туманный мир, где не было боли, и пробыл там почтидо пяти часов. Когда я очнулся, солнце приближалось к горизонту, расстилаяпередо мной золотую дорожку на голубой воде. Я никогда не видел ничего болеекрасивого… вся боль была лишь платой за это мгновение. Через час я принял ещенемного, чтобы в полной мере насладиться закатом.

После того как стемнело я…

Я…

Подождите. Говорил ли я вам о том, что ничего не ел втечение четырех дней? И что единственной вещью, которая могла помочь мневосстановить иссякающие жизненные силы, было мое собственное тело? Более того,не повторял ли я вам снова и снова, что выживание зависит от нашей решимостивыжить? Отчаянной решимости? Я не буду оправдываться тем, что на моем месте выбы сделали то же самое. Во-первых, вы, скорее всего, не хирург. Даже если выпримерно знаете, как проводится ампутация, вы могли бы выполнить ее такскверно, что вскоре бы все равно умерли от потери крови. И даже если бы выпережили операцию и травматический шок, мысль об этом никогда не пришла бы ввашу забитую предрассудками голову. Неважно. Никто об этом не узнает. Последниммоим делом на этом острове, перед тем как я его покину, будет уничтожение этогодневника.

Я был очень осторожен.

Я помыл ее тщательно, перед тем как съесть.

7 февраля.

Культя сильно болела, время от времени боль становиласьпочти невыносимой. Но, по-моему, подкожный зуд, свидетельствующий о началевыздоровления, был еще хуже. Я вспоминал в тот день всех своих пациентов,которые лопотали мне, что не могут выносить ужасный, неотскребаемый зудзаштопанной плоти. А я улыбался и говорил им, что завтра им будет лучше, думаяпро себя, какими же хныкалками, слизняками, неблагодарными маменькиными сынкамиони оказались. Теперь я понимаю их. Несколько раз я почти уже собирался содратьповязку с культи и начать скрести ее, впиваясь пальцами в мягкую сырую плоть,раздирая корки, выпуская кровь на песок. Все, что угодно, все, что угодно, лишьбы отделаться от этого невыносимого зуда.

В такие минуты я считал наоборот начиная с сотни и нюхалгероин.

Не знаю, сколько я всего принял, но почти все время послеоперации я был словно одеревеневшим. Подавляет голод. Я едва ли знаю о том, чтоя вообще могу есть. Слабое, отдаленное урчание в животе, и это все. Можно легконе обращать на него внимания. Однако, этого делать нельзя. В героине неткалорий. Я проверял свой запас энергии, ползая с места на место. Он иссякает.

Боже, я надеюсь, нет, но… может понадобиться еще однаоперация.

(позже)

Еще один самолет пролетел над островом. Слишком высоко,чтобы от него мог быть какой-то толк. Все, что я мог видеть, это оставляемый имслед. И тем не менее я махал. Махал и кричал ему. Когда он улетел, я заплакал.

Уже стемнело, и ничего не видно вокруг. Еда. Я начал думатьо всякой еде. Чесночный хлеб. Улитки. Омар. Сочные бараньи ребра. Первосортныеяблоки. Жареный цыпленок. Огромный кусок торта и тарелка домашнего ванильногомороженого. Семга, копченая ветчина с ананасом. Колечки лука. Луковый соус сжареной картошкой охлажденный чай долгими долгими глотками французское жаркоепальчики оближешь.