Сто, девяносто девять, девяносто восемь, девяносто семь,девяносто шесть, девяносто пять, девяносто четыре…

БожеБожеБоже…

8 февраля.

Еще одна чайка села на скалу сегодня. Жирная, огромная. Ясидел в тени скалы, на месте, которое я называю своим лагерем, положив накамень свою культю. Как только я увидел чайку, у меня тотчас же выделиласьслюна, как у собаки Павлова. Я сидел и пускал слюнки, как маленький ребенок.Как маленький ребенок.

Я подобрал достаточно большой и удобно легший в руку кусокскалы и начал ползти к ней. У меня почти не было надежды. Но я должен былпопытаться. Если я поймаю ее, то с такой наглой и жирной птицей я смогуотсрочить вторую операцию на неопределенно долгое время. Я пополз. Моя культябилась о камни, и боль от ударов отдавалась во всем теле. Я ждал, когда же онаулетит.

Она не улетала. Она важно расхаживала туда и сюда, выпятивгрудь, как какой-нибудь генерал авиации, делающий смотр войскам. Время отвремени она поглядывала на меня своими маленькими отвратительными глазками, и язастывал в неподвижности и начинал считать наоборот, до тех пор пока она вновьне начинала расхаживать. Каждый раз, когда она взмахивала крыльями, я леденел.У меня продолжали течь слюни. Я ничего не мог с собой поделать. Как маленькийребенок.

Не знаю, как долго я подкрадывался к ней. Час? Два? И чемближе я подкрадывался, тем сильнее билось мое сердце и тем соблазнительнеевыглядела чайка. Мне даже показалось, что она дразнит меня, и когда яприближусь к ней на расстояние броска, она улетит. Руки и ноги начали дрожать.Во рту пересохло. Культя адски болела. Мне показалось, что у меня началисьломки. Но так быстро? Ведь я принимал героин меньше недели!

Не имеет значения. Я нуждаюсь в нем. И там еще многоосталось, много. Если мне надо будет позднее пройти курс лечения, когда явернусь в Штаты, я выберу лучшую клинику в Калифорнии и сделаю это с улыбкой.Так что сейчас это не проблема, не так ли?

Когда я приблизился на расстояние броска, я не стал швырятькамень. У меня появилась болезненная уверенность в том, что я промахнусь. Надобыло подобраться поближе. И я продолжал ползти с камнем в руках, запрокинувголову, и пот стекал ручьями с моего изнуренного тела. Зубы у меня начали гнить,говорил ли я вам об этом? Если бы я был суеверным человеком, я бы решил, чтоэто потому, что я съел…

Я снова остановился. Теперь я подобрался к ней ближе, чем клюбой из предыдущих чаек. Но я все никак не мог решиться. Я сжимал камень так,что пальцы мои начали болеть, но не мог швырнуть его. Потому что я совершенноточно знал, что ждет меня, если я промахнусь.

Плевать, если я использую весь товар! Я ускользну от них. Ябуду кататься как сыр в масле всю свою оставшуюся жизнь! Долгую, долгую жизнь!

Я думаю, я бы подобрался с камнем прямо к ней, если бы онанаконец не снялась со скалы. Я бы подполз и придушил бы ее. Но она расправилакрылья и взлетела. Я закричал, вскочил на колени и бросил камень со всей силой,на которую был способен. И я попал!

Птица издала придушенный вскрик и свалилась на другойстороне скалы. Бормоча и смеясь, уже не предохраняя свою культю от ударов, явполз на вершину и стал спускаться с другой стороны. Я потерял равновесие иударился головой. Я не заметил этого тогда, несмотря на то что заработалприличную шишку. Все, о чем я мог думать тогда, была птица, и как я подбил ее.Фантастический успех, попал прямо в крыло!

Она ковыляла к берегу, волоча за собой сломанное крыло.Брюшко было все в крови. Я полз за ней так быстро, как только мог, но онадвигалась быстрее меня. Гонка калек! Ха! Ха! Я поймал бы ее – дистанция междунами сокращалась – если бы не руки. Они могут мне снова понадобиться. Нонесмотря на все предосторожности, когда мы достигли берега, ладони былиизранены. Кроме того я разбил часы об острый угол скалы.

Чайка шлепнулась в воду, омерзительно крича, и я попыталсясхватить ее. В руке у меня оказалась горстка хвостовых перьев. Потом я упал,наглотался воды и чуть не захлебнулся.

Я пополз дальше. Я даже попытался плыть за ней. Повязкаслетела с культи. Я начал тонуть. Мне едва удалось выбраться на берег, дрожа отизнеможения, обезумев от боли, плача, крича и проклиная чертову птицу. Онаболталась на воде еще довольно долго, все дальше и дальше отплывая от берега.Кажется, я даже начал умолять ее вернуться. Но в тот момент, когда она доплыладо рифа, она, по-моему, была уже мертва.

Это несправедливо.

У меня ушел почти час на то, чтобы вернуться к лагерю. Япринял большую дозу героина, но даже и после этого я был чертовски зол начайку. Если мне не суждено было поймать ее, зачем же было меня так дразнить?Почему она просто не улетела?

9 февраля.

Я ампутировал свою левую ногу и перевязал культю брюками. Втечение всей операции я пускал слюни. Пускал слюни. Точно так же, как когда яувидел чайку. Безнадежно пускал слюни. Но я заставил себя подождать до вечера.Я считал в обратном направлении начиная со ста.. двадцать или тридцать раз! Ха!Ха!

И тогда…

Я постоянно повторял себе: холодное жареное мясо. Холодноежареное мясо. Холодное жареное мясо.

11 февраля (?)

Дождь последние два дня. И сильный ветер. Мне удалосьотодвинуть несколько глыб от центральной скалы, так что образовалась нора, вкоторую я мог залезть. Нашел маленького паука. Сжал его между пальцами, преждечем он успел убежать, и съел. Очень вкусный. Сочный. Подумал, что глыбы надомной могут свалиться прямо мне на голову. Ну и пусть.

Переждал шторм в каменной норе. Может быть, дождь шел и тридня, а не два. А может и один. Но мне показалось, что за это время дваждыуспело стемнеть. Мне нравится отрубаться. Не чувствуешь ни боли, ни зуда. Язнаю, что выживу. Не может быть, чтобы человек пережил такое напрасно.

Когда я был ребенком я ходил в церковь, где служилкоротышка-священник, любивший распространяться об аде и смертных грехах. Этобыл его настоящий конек. Нельзя искупить смертный грех, – такова была его точказрения. Мне он приснился прошлой ночью. Отец Хэйли в черной рясе, с усиками подносом. Он угрожающе тряс пальцем и говорил: «Тебе должно быть стыдно, РичардПинцетти… смертный грех… ты проклят, мальчик… проклят навеки…»

Я захохотал над ним. Если это не ад, то что же тогда ад? Иединственный смертный грех – это когда ты сдаешься.

Половину времени я провожу под героином. В оставшееся времяя чувствую зуд и боль в культях, которая еще усиливается от сырости.

Но я не сдамся. Клянусь. Ни за что не сдамся. Не может быть,чтобы все это было зря.