Кроме того, пастор Веттерман не больно-то приветствуетстаринные языческие обряды. Конечно, он примет участие в праздничной пирушке ибудет хлестать пиво, не отставая от своих прихожан, но лишь потому, что любитхмельной напиток пуще своей бессмертной души, а вовсе не из уважения кстаринному празднику. Вдобавок он был не в духе, потому что вскоре предстоялоотправляться проведать свою паству в Углич, Кострому и Нижний Новгород, где, поцареву приказу, поселились другие вывезенные из Ливонии немцы, а покидатьнасиженное местечко Веттерман терпеть не мог: настоящего пива где-то в Нижнемднем с огнем не сыщешь!

– Элизиус! – раздался громовой рев, и Бомелий, обернувшись,увидал Таубе, немецкого наемника, в числе нескольких других служившего теперь вопричнине. Таубе стоял на пороге пивной, а за его широченной спиной маячиливеселые, раскрасневшиеся и порядком уже осоловелые Эберфельд, Кальб и Крузе –такие же наемники. Одежды их являла собой немыслимую смесь русского ирыцарского платья, однако из-под панцирей выглядывали все те же опричные метлы,при виде которых Бомелия явственно перекосило.

– Иди к нам, лекарь Элизиус! Будем пить за Майское дерево,за родную Швабию!

Бомелий с усилием растянул губы в подобии улыбки. За Швабию!Он бы выпил за родной Везель и родную Вестфалию, но не с этими исчадиями ада,которые льют кровь как воду, пользуясь попустительством русского царя ипревосходя в жестокости даже Малюту Скуратова.

– Герр Таубе… герр Крузе, герр Кальб, герр Эберфельд, –чопорно кивнул он.

Таубе и прочие были уже слишком пьяны, но до Эберфельда,самого сообразительного и хитрого, кое-что дошло. Он принял на лицо приличноевыражение почтения и отвесил поклон:

– Герр Бомелиус, окажите нам честь, – хотя бы одну кружечкунастоящего пива в компании ваших земляков и единоверцев.

Бомелий едва удержался – не смерил Эберфельда подозрительнымвзглядом. Земляки – ладно, все иноземцы в России земляки, но вот насчетединоверцев?.. Наслышан Бомелий, что сей велеречивый немчин недавно, вдоверительном разговоре, на которые всегда был щедр Иван Васильевич счужестранцами, склонял царя к принятию аугсбургского исповедания,[54] однако«дохтур Елисей» как бы православный нынче?

Вот именно, как бы. А вдруг Эберфельд что-то прознал опрошлом, когда Элизиус Бомелиус входил в число вернейших последователей ИгнатияЛойолы?[55] Нет, надо быть поосторожнее с этим болтуном.

Сели за стол, сдвинули кружки, провозгласили тост, сдулипену, глотнули. Бомелий отвык от пива и с трудом сдерживал гримасу отвращения.Горькая пакость! Квасок, смородинная наливочка или хотя бы романея кудаприятнее. Не говоря уж о зеленом, иначе хлебном, вине, чистейшем, как слеза… Онпоставил недопитую кружку и осторожно смахнул пену с усов.

Кругом веселились обитатели Болвановки. Бомелий снеодобрением косился на женщин, которые пировали вместе с мужчинами. Конечно,здесь только замужние дамы, однако не подобает почтенным особам… Онспохватился, усмехнулся, покачал головой. В этом кабаке он все равно что вГермании, а примеряет на местных обитателей русские обычаи. Да, Русь и впрямьвжилась в плоть его и кровь куда сильнее, чем хотелось бы, а главное, чем онмог себе позволить… Впрочем, все в пивной, мужчины и женщины, были одетыпо-русски, а не на немецкий лад. Иноземцы, кроме воинских наемников, должныбыли носить местное платье, если не хотели подвергнуть себя посмеянию ипрезрению.

Внезапно он перехватил взгляд Эберфельда. Наверное, швабдавно уже смотрел на него, потому что сразу повел глазами в сторону, указываяна дверь.

Бомелий удивленно вскинул брови, но Эберфельд уже поднялся.

– Мне пора отлить, майне геррен! – провозгласил онгромогласно. – Кто еще желает опорожнить свой мочевой пузырь?

– Да мы только что их опорожнили, – коснеющим языкомпробормотал Таубе. – Не можем же мы все время стоять за углом со спущеннымиштанами! В конце концов, сейчас холодно!

– А что, ты боишься отморозить своего маленького дружка? –взвизгнул тщедушный Крузе, который, по слухам, имел столь могучий мужскойорган, что о нем прямо-таки легенды слагались. – Да, тебе надо беречь свой недозрелыйстручок!

Таубе был слишком пьян, чтобы обидеться, даже когда кругомзахохотали. Разговор вмиг сделался общим – присоединились и сидевшие засоседними столами. Женщины поджимали губы и отворачивались, однакоприслушивались с видимым любопытством и украдкой прыскали в кулак.

– Воля ваша, – упрямо сказал Эберфельд, – но я все же пойду.Вы со мной, герр Бомелиус?

Тот молча кивнул, поднялся.

Они вышли из общей залы, однако свернули не на улицу, а вбоковую комнатку, где их встретил хозяин пивной – Иоганн.

– Как вы долго, майне геррен, – сказал он с укором,взволнованно тряся толстыми, багровыми щеками – непременной принадлежностьюкаждого любителя пива. – Наш гость уже, наверное, заждался.

Бомелий огляделся, но в каморке не было никого, кромекакого-то крепко спящего молодого, усатого человека в длинном черном плаще.Неужели это тот, ради встречи с которым Бомелий пришел в Болвановку?

– Господин ждет вас в надежном месте, – понял его недоумениеИоганн. – Это всего лишь ливонец, сопровождавший его от границы. Вы, геррдоктор, наденете плащ и шляпу проводника, и брат Адальберт, – он кивнул наЭберфельда, – сопроводит вас к господину. А потом вернется к своим друзьям,сказав, что вы отправились посмотреть мою больную жену.

– Фрау Марта больна? – удивился Бомелий, но Иоганн хитроприщурился:

– Хорошая жена – это подарок от Бога. Она вполне здорова, нолежит в постели. Потом она долго будет рассказывать о вашем посещении и вашихсоветах.

Бомелий слегка улыбнулся. Женой Иоганна была та самаяослепительная красавица Марта, которую он некогда вылечил «от червя»,прославившись на всю Болвановку – и на всю Москву. Он сам мечтал жениться наМарте, однако был слишком занят устройством своих опасных дел при дворе. А темвременем отец Марты отдал ее надежному, обстоятельному Иоганну. Прошлонесколько лет, и от прежней красавицы не осталось ничего: они теперь с Иоганном– воистину два сапога пара, вернее, две пивные бочки, и давно уже при звуке ееимени не тянет сладко сердце.