На ней было тяжелое парадное царицыно одеяние и убор – посчастью, еще не самое торжественное платье, а чуть попроще, для так называемыхмалых выходов, – но все равно: Темрюковне чудилось, будто шея ее сдавленарогатками, руки-ноги в оковах, а тело увешано многочисленными веригами, какие,по слухам, носит в последнее время государь вперемежку с баснословнымидрагоценными крестами. Рассказывали, что в своей Александровой слободе он пороювообще не снимает монашеского платья, а опричников величает братией. Вяземскийу него келарь, а рыжий, словно бы вечно окровавленный Малюта – пономарь…

Да, все это долетало до Кученей лишь в виде слухов исплетен. Сама она давненько не видела супруга. Попыталась вспомнить ихпоследнюю встречу, но так и не смогла. Он почти не выбирался из слободы,выстроил там настоящий городок, вполне приспособленный для жизни: оттуда иуправлял государством, и даже бывая наездами в Москве, не встречался с женой,не говоря уж о том, чтобы навещать ее опочивальню.

Да она не больно-то горевала, хотя как бы считалась суровонаказанной. Ох, крепко тогда досталось им с братом! Салтанкул не раз говорил,что сам не верит, как остался жив после разгула государева гнева. Уж думал,будет убит за потачку царице… но ничего, обошлось, Темрюкович сохранил имилости, и почести – прежде всего за то, что был жесток и беспощаден, а царюнравились люди, жестокие и беспощадные к боярству.

Кученей боялась, что брат от пережитого страха закаетсябывать у нее. Но нет: гроза, пролетевшая над головой, однако не опалившая, дажеприободрила Темрюковича. Азиат до мозга костей, он мог уважать и почитать лишьжестокость. Малейшее проявление милосердия и снисходительности, пусть даже кнему самому, порождало в его душе отнюдь не благодарность, а нечто вродеснисходительного презрения. По мнению Салтанкула, царь должен был удавитьКученей ее же косами, а брата-пособника прибить посохом или пронзить емусердце, как пронзил тем же посохом ногу Ваське Шибанову. Салтанкул уверовал всобственную безнаказанность, уверовал, что своим царь спустит все, – и отныне,потворствуя опасным прихотям сестры, испытывал особенное наслаждение. Он как быобрел власть над человеком, который держал в своих руках жизни и смерти других!Прежде Салтанкулу ничего подобного ощущать не приходилось.

А что до Кученей… Ей шел двадцать пятый год, и она с ужасомобнаружила, что жизнь кончается: стала старухой, так и не узнав счастья.Сначала, после ее выходки во время боярской казни, было особенно тяжело. Сцарицы не спускали глаз, стерегли каждое ее движение. Она затаилась, ждала.Знала: русские ленивы и доверчивы, их легко обмануть показным смирением.Главное – суметь вызвать жалость к себе, и от тебя очень скоро отстанут всепридирчивые придиры. Так и получилось. Теперь караулы от ее дверей давно были убраны,царь своим небрежением к жене отбил охоту стеречь ее даже у самых ретивых. Ноесли супруг думал, что черкешенка из рода князя Инала будет покорно смиряться ссудьбой, он ошибался!..

В последнее время самым любимым развлечением царицы сталосмотреть женихов. От веку дворцовые девушки должны были приводитьприсватавшихся к ним на царицыно погляденье. В назначенный день и час будущийжених являлся в укромный покойчик и там высиживал на лавке или метался из углав угол, зная, что в это время его придирчиво озирает из соседней горенки сквозьпотайное отверстие в стенке сама государыня. Явиться собственнолично она моглатолько перед очень знатным человеком либо близким к царю, ну а женихов всякихтам сенных, да горничных девок, да постельниц с вышивальницами смотрелапотаенно.

Больше всего Марья Темрюковна радовалась, когдадевушки-сироты просили ее саму найти им женихов. С полным на то правом онамогла тогда отправиться в Грановитую палату, куда в обычное время вход былзаказан, и глазеть в окошечко на холостых красавцев, собранных нарочно длясмотрин у крыльца. Как правило, они заранее знали, какой именно невесте ищутжениха, и либо выставлялись как могли, если кус был лакомый, либо нарочноскромничали, держали глаза потупленными да стояли столбами в надежде, что непоглянутся ни царице, ни невесте. Впрочем, иные молодые глупцы не моглиотказать себе в удовольствии похвалиться нарядом и повадкою просто так, не длядела, а лишь бы обратить на себя благосклонный взор этой таинственной особы –царицы, о красоте которой ходили легенды, но зреть которую дано было некаждому.

Но с просьбами выбрать жениха к Марье Темрюковне обращалисьочень редко, лишь когда невеста была совсем бедна и надеялась получить приданоеот государыни. Ведь чаще всего бывало, что женихов она приискивала из числасамых невзрачных уродов, на которых девушка сама и не глянет никогда. А тут,хочешь не хочешь, – придется идти под венец. Не спорить же с царицею!Поговаривали, что самое малое две девицы лишили себя жизни после навязанного имвыбора, предпочли пламя адское жизни с малоумными да гугнявыми, которыепользовались особенным расположением Марьи Темрюковны.

Да и смотрины уже выбранных женихов порою превращались внастоящую пытку. Никогда нельзя было заранее угадать, даст государыня согласиена брак или нет. Царица, которая девок своих бивала нещадно, драла, каксидоровых коз, порою вдруг преисполнялась такой заботы о них, что самый писаныйкрасавец казался недостойным взять в жены ее служанку. И чем пригляднее былжених, тем вернее следовало ожидать царицына отказа…

Именно поэтому Дуня Чайкина, омовальщица[59] из царицыначина, не находила себе места. Нынче ей велено было привести на смотрины Данилу,сына дворцового истопника Ивана Разбойникова. Данила посватался к ней неделюназад и сразу получил горячее согласие. Он выдался и статью, и повадкою,вдобавок отличался на редкость пригожим ликом. Дуня даже поверить не могла, чтоее, бедную бесприданницу, где-то высмотрел и полюбил этот красавец. К тому же,отец его, человек работящий и прилежный, пользовался расположением самогогосударя, ибо никто так, как Иван Разбойников, не умел протопить царевуопочивальню, чтоб и в меру жарко было, и не душно, и ровное тепло держалось всюночь.

Дуня ловила взглядом каждую тень, пробегавшую по лицугосударыни, и ноги ее обморочно подкашивались, ибо это красивое лицо, ивсегда-то недоброе, нынче было мрачнее тучи. Хотела уже спросить, какова будетволя матушки-царицы, однако язык прилип к гортани. А на сердце стало тактяжело…

И не зря, ибо в следующий миг Марья Темрюковна метнула нанее неприязненный взгляд и сказала своим гортанным голосом: