– По моему мнению, все дело здесь в чувстве противоречия, –начал он неуверенно. – После падения Сильвестра и Адашева, перекормивших Иоаннасвоими наставлениями, ему было просто-напросто тошно от всяких поучений. Онсознательно стремился уничтожить, выкорчевать следы всяческого влияния прежнихсвоих визирей, если применить турецкое словечко, – ну а потом уже не могостановиться.

– Но, если употребить еще одно расхожее турецкое словечко,опричники Иоанна – те же турецкие янычары. В этом проявляется азиатская натурамосковского царя. Однако и в Азии, и в Европе аристократия всегда была оплотомтрона, солью державы. Наш же герой словно бы задался целью непременно разбавитьдрагоценное вино водой, почерпнутой из грязной лужи.

Бомелий изумился схожести этого сравнения с царевым,употребленным на заре становления опричнины. Только государь называл боярскоевино тухлым, а разбавившую его воду – чистейшей ключевой.

– Я бы сказал, духовные силы Иоанна были ослаблены, –произнес Бомелий, чувствуя себя отчего-то чрезвычайно глупо. Наверное, оттого,что впервые в жизни выступал в роли папаши, выгораживающего перед строгимучителем нашкодившего отпрыска. – И не было у него никого, кто их восстановилбы любовью и пониманием. Надо, однако, помнить, что Иоанн – не простой человек,который нашел бы после смерти супруги утешение в другой постели – вот и всерешение вопроса. Он прежде всего государь, а уже потом – человеческое существо.Главная черта его – жажда безграничной власти. Только в утолении ее он могнайти исцеление своим духовным ранам. И при этом он бредит своей державою, еемощью и силой. Ему нужна не просто власть – власть над сильной страной!Царствовать на задворках Европы – это его никак не устраивает. Что же касаетсягрязной лужи… Понятно, что он предпочитает людей, которых сам выводит изничтожества, ибо они благодарны ему, как здесь любят говорить, по гроб жизни ипреданы поистине по-собачьи.

– Это их называет наш дорогой брат Андреас в своих пламенныхпосланиях царю «твои возлюбленные маниаки»? – усмехнулся гость. – Они-десделали прокаженной совесть его души… Брат Андреас обожает такиебессмысленно-витиеватые выражения. Это, клянусь Господом, неискоренимо умосковитов – даже у верных сыновей Ордена. Право же, нет другого народа,который питал бы такое пристрастие к выдумке и изворотливости речи!

Бомелий приложил все усилия, чтобы сохранить на лицеравнодушное выражение. Брат Андреас… с ума сойти! Предатель Курбский – верныйсын Ордена? Мало того, что тайный прихвостень католический, еще и тайный иезуит?!Вот за эти сведения, получи их царь Иван, он бы своего лекаря осыпал золотом отпят и до ушей. Правда, потом, опамятовавшись, саморучно подвесил бы его ребромна крюк и охаживал бы подожженным веничком, чтобы выпытать, откуда архиятер этисверхценные сведения получил…

– Так как насчет силы их влияния? – Голос таинственногогостя заставил его отвлечься от ненужных мыслей. – Вы допускаете, брат Элизиус,что все эти маниаки, а проще говоря, косолапые мужики и впрямь прибрали Иоаннак своим немытым рукам и, образно выражаясь, задурили ему голову?

– Я бы посоветовал им не обольщаться, – бледно усмехнулсяБомелий. – Иоанн бывает излишне прост с подданными, излишне доверчив с ними, ав присутствии по-настоящему сильных людей он даже теряет иногда уверенность всебе – это его коренная черта. Но… все это ненадолго. Иоанн принадлежит к числутех, кто видит глазами даже более того, что есть на самом деле.

– Вы намекаете на его врожденную маниакальнуюподозрительность? – Гость заинтересованно подался вперед. – Надо полагать, онаусугубляется не без нашего… я хочу сказать, не без вашего личного участия, иотчасти вам московский царь обязан тем, что некоторые говорят о его коварномсердце крокодила? В Европе формируется устойчивое мнение, что капризность изаносчивость Иоанна беспрестанно берут верх над здравым смыслом. Это хорошо,это очень хорошо, брат Элизиус!

– Я делаю все, что могу, – тихо ответил Бомелий, с усилиемподавляя гримасу отвращения, потому что во рту его вдруг появился омерзительныйгорький привкус. Собственное признание в том, что он, по приказу Ордена, деньза днем и год за годом, медленно, но верно отравлял московского царя, разрушаяего баснословно-могучий организм, оказалось на вкус тошнотворнее тухлых яиц.

– Только вы должны знать, отец мой… вы должны знать, чтокаждый, кто науськивает государя на своих врагов, используя его в своих целях,рано или поздно сам сделается для него врагом и поплатится за это. Так чтопусть вас не удивляет, если в следующий ваш визит я не смогу явитьсязасвидетельствовать вам свое почтение, а преданный брат Адальберт сообщит, чтоархиятер Бомелиус умер на колу, на виселице или сложил голову под топоромпалача.

– Ого! – изумленно воскликнул его собеседник. – Дурныепредчувствия? Гоните их прочь, сын мой, не позволяйте им разлагать вашу душу,не давайте им волю.

– Хорошо, не буду, – покладисто кивнул Бомелий. Он отличнознал, сколь скептически его высокоученый – и абсолютно неверующий! – собеседникотносится к болтовне звездочетов, а потому не стал отягощать его слухрассуждениями о том, что, согласно собственноручно составленному гороскопу,срок его жизни настанет уже в 1575 году, так что мрачные предчувствия имели подсобой самые веские основания. Возможно, конечно, ошибка в предсказании, двагода туда-сюда… хорошо бы туда! Жизнь тяжела, но она еще не настолько утомилаЭлизиуса Бомелиуса, чтобы расстаться с ней без сожалений.

– Я имел в виду, – взяв себя в руки, продолжил он, – что неудивлюсь, если уже в скорое время с плеч самых ближайших друзей государяполетят их надменные головы. Достаточно будет самой малой оплошности, чтобы всеэти басмановы, вяземские, скуратовы, даже черкасские покинули нас навеки. Царьже объявит об очередной измене и наберет себе новых фаворитов, чтобы подпиралиего трон.

– А насколько твердо стоит этот трон, каково ваше мнение? –поинтересовался гость. – Не возмутится ли в конце концов народ, да и самиопричники, этой непрестанной прополкой царского окружения?