– Я думаю, в христианском мире нет государя, которого егоподданные, дворянского и простого сословия, боялись бы больше и вместе с тембольше любили бы, – откровенно сказал Бомелий. Он уловил что-то вроденедовольного фырканья, но все же не мог удержаться и добавил: – В Кремленеобычайно популярна история о турецком Махмет-султане, который, обнаруживзлоупотребление среди своих вельмож, велел их живыми ободрать и сказал так:«Если обрастут телом опять, вина им отдастся[56]». Кожи их этот Махмет-султанвелел прибить в судебнях и написать на тех кожах: «Без таковой грозы в царствене можно порядок ввести. Как конь под царем без узды, так царство без грозы!»Недаром с легкой руки Иоанна его все чаще называют теперь Грозным, подобнотому, как называли его деда, Иоанна III.

– Махмет-султан… Царь Иоанн Грозный… – с отвращениемпробормотал собеседник Бомелия. – Азиаты! Варвары! Сущие дикари! Цивилизованныхлюдей, посещавших двор Иоанна, поражает царящий там дух высокомерия итщеславия. Московиты горды и надменны. Они превозносят все свое и этим хвастовствоми тщеславством думают придать достоинство своему царю. А ведь его жестокостьпотрясает нормальных людей.

Бомелий на самом кончике языка удержал вопрос: почемунормальных людей не потрясают костры испанской инквизиции, которая, к примеру,12 марта 1559 года сожгла в Вальядолиде зараз сорок протестантов? Шведскийкороль Эрик вместе с собственным Малютой Скуратовым – Персоном – не столь давноказнил в Стокгольме зараз 94 епископа и аристократа. Наместник герцога АльбыНуаркарм уничтожил в Гарлеме двадцать тысяч человек! Кардинал Ипполит д`Эстеприказал выколоть глаза родному и любимому брату Джулио. Облаченный в белыешелка влюбленный король Генрих VIII вел к алтарю Джейн Сеймур на другой деньпосле того, как приказал обезглавить Анну Болейн… Ничего, «нормальные люди»как-то пережили это! А стоит чему-то подобному появиться в России…

Бомелий сказал – как мог мягко и убедительно:

– Милосердие несовместимо с властью. Человек, сидящий натроне, словно бы отрывается вместе с ним от земли. Боль и страдания людейперестают для него существовать. Все это – ничто по сравнению с его волей. Ачто касается жестокости… быть может, Иоанн так жесток лишь потому, что егосоотечественники не научены другому языку? После татарского завоевания онисохранили устойчивую привычку к самым сильнодействующим средствам, болееслабыми и деликатными их просто не проймешь!

– Адвокат дьявола, – пробормотал гость, усмехнувшись, но егоусмешка была не больно-то весела. – Слышите, брат Элизиус? Вы – адвокатдьявола![57] – И вдруг сорвался почти на крик: – Все эти средства Иоанна длярусского народа – что мертвому припарка! Никогда и ничто не пойдет на пользуРуси, ибо люди слишком спесивы и завистливы, каждый из них думает лишь о том,чтобы сосед не оказался богаче его. Иоанн прав: невозможно воздействовать нарусского цивилизованными убеждениями – лишь страхом и побоями. Но тот, кторастопчет все законы и благодаря этому добьется величия своей страны, прослыветзлодеем и тираном. Вот в чем наша цель, брат Элизиус. Вот в чем наша великая ивысокая цель, поставленная перед нами Господом нашим Иисусом Христом и всейЕвропой! С одной стороны, мы должны непрестанно пробуждать в Иоаннесвойственную ему от природы жестокость и подозрительность, сводя на нет всенаилучшие изменения на Руси. С другой – мы должны искажать перед всемцивилизованным миром облик московского царя, обесценивая его достижения ипреувеличивая промахи. О, поверьте, брат Элизиус! Я обладаю даром предвидения.Я предсказываю: настанет день, когда русские сами, своими руками смешают имясвоего великого царя с грязью, забыв, что они – кровь от крови и плоть от плотиего, а на каждого, кто попытается облачить его в белые одежды праведника илихотя бы очистить его имя от грязи, станут смотреть, как на зачумленного. Нас свами в те времена уже давно не будет на этом свете, брат Элизиус, сама память онас, вполне возможно, сотрется, однако души наши будут блаженствовать в такиеминуты, ибо мы с вами рождены на свет не для чего иного, как уничтожения этоговселенского неодолимого зла – Русской земли. И когда она окончательно погибнет…

– Русь никогда не погибнет, – с невыразимой тоской промолвилБомелий. – Никогда!

Молчание показалось ему вечностью.

– Бог с вами, сын мой, – сказал наконец его собеседник споистине отеческой ласковостью. – Вы совсем устали, вы утратили силы… Но ни вкоем случае нельзя, чтобы вы утратили веру. Вы должны верить: все, что мыделаем, мы делаем для вящей славы Божией! Ad majorem Dei gloriam!.[58]

– Ad majorem Dei gloriam! – подхватил Бомелий, с трудомшевеля пересохшими губами. И снова тошнотворный, неискоренимый вкус наполнилего рот. Это было похоже на отравление – вот именно, на тяжелое, смертельноеотравление. Ибо от предательства нет противоядия, а звезды никогда не лгут.

Кученей стояла у стены, тесно прижавшись к ней лицом, исосредоточенно смотрела в малый глазок, позволявший видеть все, что происходилов соседней горнице. В обычное время глазок этот был прикрыт сборками зеленойкамки, укрывавшей стены, и мало кто знал, где скрыто потайное отверстие. Спротивоположной стороны вообще ничего нельзя было разглядеть на щедроразмалеванной узорчатыми травами стене, так что царица вволю могла разглядыватьвысокого молодца в праздничной одежде. Пшеничные кудри его вились кольцами,по-девичьи яркие губы были окружены молодыми усами. Синий кафтан, полы которогобыли обвиты серебряной канителью, туго облегал широкие плечи и сходился натонком поясе, охваченным шелковым кушаком.

Кученей медленно улыбнулась: ей очень понравилось то, чтоона видела. Век бы стояла да глядела на этого красавца! И стоило немалых усилийскрыть улыбку и отойти от глазка с недовольным и хмурым выражением лица.

Поджав губы и не удостоив взглядом молоденькую девушку,которая, тиская в руках вышитый платочек, с трепетом взирала на царицу, онаподошла к окну и опустилась в свое любимое кресло с удобными подлокотниками.Подперлась ладонью и придала своему лицу выражение самой глубокой задумчивости.А перед глазами так и сияли ясные голубые глаза молодца, рдели его вишневыегубы, манил к себе стройный стан… Кученей стало жарко, и она зло оттянула отгорла тугое ожерелье.