Эдди долго смотрел на него, как бы пытаясь поверить тому,что он слышит.

— Пойти с тобой, — озадаченно вымолвил он наконец. — Пойти стобой! Господи Боже, теперь я, кажется, и в самом деле услышал все.Трам-парам-парам, все. В прошлый раз ты так уперся, чтобы только меня не брать,не побоялся даже, когда я грозился глотку тебе перерезать. А на этот раз ядолжен бросить все и идти с тобой, и пусть там ей кто-нибудь раздерет горло.

— Это, возможно, уже случилось, — сказал Роланд, хотя самбыл уверен, что нет. Госпожа, может быть, и пострадала, но уж наверняка непогибла.

К сожалению, Эдди был тоже в этом уверен. Уже семь, или дажедесять дней он не принимал наркотиков, и разум его заметно прояснился. Онуказал на дверь:

— Ты же знаешь, что нет, что она жива. Если б она умерла,эта чертова штука пропала бы. Если только ты мне не врал, когда говорил, чтобез нас троих — всех — никакого толку от этой двери не будет.

Эдди хотел было вернуться на склон, но взгляд Роландабуквально пригвоздил его к месту.

— Хорошо, — голос Роланда был почти таким же мягким иласковым, как тогда, когда он пытался достучаться сквозь пылающее ненавистьюлицо и вопли Детты до другой женщины, что скрывалась за ними. — Она жива. Нопочему она тогда тебе не отвечает?

— Ну… ее могла утащить дикая кошка, — неуверенно высказалЭдди.

— Кошка загрызла бы ее, съела, сколько ей надо, а остальноебы бросила. В крайнем случае, оттащила бы ее тело в тень, чтобы ночью вернутьсяи сожрать мясо, которое еще не успело испортиться от жары. Но в этом случаедверь бы пропала. Кошки, если ты еще не знаешь, это не те насекомые, которыепарализуют добычу и уносят к себе, чтобы полакомиться потом.

— Вовсе не обязательно. — Эдди вдруг вспомнил, как Одеттасказала ему, что ему надо было бы записаться в дискуссионный клуб, но не сталостанавливаться на этом воспоминании. — Могло быть и так, что кошка накинуласьна нее, и она постаралась ее застрелить, но первые два патрона дали осечку.Черт, может быть, даже четыре патрона. Кошка успела добраться до нее,искалечить, но только уже собиралась загрызть… как БА-БАХ! — Эдди хлопнулкулаком по ладони, представив себе эту сцену так живо, как будто он при всемэтом присутствовал. — Выстрел сразил зверюгу, или, может быть, только ранил,или просто напугал, и она убежала. Что ты на это скажешь?

— Мы бы услышали выстрел, — мягко ответил стрелок.

Эдди приумолк, не сумев найти убедительного ответа. Конечно,они бы услышали выстрел. Когда они в первый раз услышали вопль дикой кошки срасстояния в полтора, а то и во все два десятка миль. А уж выстрел…

Он с хитрецой поглядел на Роланда.

— Может быть, ты и слышал. Может быть, ты его слышал, пока яспал.

— Он бы тебя разбудил.

— При том, что я так измотался. Я заснул, будто…

— Мертвый, — закончил за него Роланд, и голос его оставалсявсе таким же мягким. — Мне это состояние знакомо.

— Значит, ты понимаешь…

— Спишь ты как мертвый, но ты же не мертвый. Прошлой ночьюты тоже вырубился мгновенно, но когда в холмах завопила кошка, ты тут жевскочил. Потому что ты за нее переживаешь. Не было никакого выстрела, Эдди, иты это знаешь. Ты бы услышал. Потому что ты за нее переживаешь, за Одетту.

— Тогда она, может быть, отбилась от кошки камнем! —закричал Эдди. — Откуда мне, черт возьми, знать, если вместо того, чтобы ееискать, я стою тут и с тобой препираюсь! Может, она лежит где-нибудьискалеченная! И умирает от потери крови! Как бы тебе понравилось, если бы явошел с тобой в эту дверь, а она бы тут умерла, пока мы с тобой были на тойстороне?! Как бы ты себя чувствовал, если бы ты оглянулся однажды, а двери нет,как будто и не было вовсе, потому что она умерла?! Тогда уже ты бы застрял вмоем мире, а не наоборот! — Он смотрел на стрелка, тяжело дыша, и сжималкулаки.

Роланд устал спорить с Эдди, в нем закипало уже раздражение.Кто-то — может быть, Корт, но скорее всего отец — любил повторять: Спорить свлюбленным — все равно, что пытаться вычерпать море ложкой. И если б Роландупотребовалось подтвердить истинность этой пословицы, ему не надо было далекоходить: вот оно стоит, живое подтверждение, и вся поза его выражает неприятие ивызов. Ну давай, говорит его поза. Давай, я отвечу тебе на любой вопрос.

— А, может, это была не кошка, — сказал он стрелку. — Пустьэто твой мир, но я сомневаюсь, что ты в этих краях бывал чаще, чем я на Борнео.Ты же понятия не имеешь, что вообще может бегать по этим холмам, я не прав?Может, ее утащила горилла или еще какая-нибудь гадость.

— Вот именно, кто-то ее утащил, — согласился стрелок.

— Ну слава Богу, ты со своей болезнью еще не совсемрехнулся…

— И мы оба знаем, что это за «гадость». Детта Уокер. Вот ктоее утащил. Детта Уокер.

Эдди открыл было рот, но помедлил секунду — всего лишьсекунду, но и ее им обоим хватило, чтобы осознать и принять горькую правду, — ипотом, увидев безжалостное лицо Роланда, забыл все свои доводы.

14

— Это вовсе не обязательно.

— Подойти лучше поближе. Если мы собираемся поговорить, тодавай поговорим нормально. Каждый раз, когда, обращаясь к тебе, я пытаюсьперекричать шум волн, у меня еще пуще в горле дерет. Впрочем, теперь у меня всевремя его дерет.

— А почему, бабушка, у тебя такие большие глаза? — сказалЭдди, не сдвинувшись с места.

— Ты о чем, черт побери, говоришь?

— Это из одной сказки, — Эдди немного спустился по склону.Ярда на четыре, не больше. — И ты, кажется, веришь в сказки, если ты думаешь,что у тебя получится убедить меня подойти достаточно близко к твоей коляске.

— Для чего достаточно? Я тебя не понимаю, — сказал Роланд,хотя все понимал прекрасно.

Почти в ста пятидесяти ярдах над ними и, вероятно, в целойчетверти мили к востоку, за этою перебранкой внимательно наблюдали черные глаза— глаза очень умные, но лишенные человеческого сострадания. О чем шел разговор,разобрать было никак не возможно: из-за волн, ветра и глухих ударов воды встену подводного грота ничего не было слышно, — но Детте и не было в том нужды,она и так знала, о чем они говорят. Не нужен был и бинокль, чтобы разглядеть,что Воистину Гнусный Мужик стал теперь Очень Больным Мужичонкой, и если ГнусныйМужик был бы не прочь задержаться здесь на денек-другий, а то и на недельку,чтобы помучить безногую негритянку — по всему судя, в этом унылом местечкедругих развлечений не ожидалось, — то Больной Мужичонка хотел лишь одного:поскорей унести свою жопу подальше отсюда. Просто войти в эту волшебную дверь исгребать отсюда. Раньше он ничего такого не делал. Раньше он вообще никуда невлезал, только ей в голову. Ей до сих пор не хотелось думать о том, как этобыло, как легко он сводил на нет все отчаянные ее попытки вытолкнуть его вон,чтобы стать снова себе хозяйкой. Это было так жутко. Ужасно. Но самое мерзкоето, что она ничего не могла понять. Почему она так испугалась? Какая причина?Она испугалась не самого вторжения, но чего-то еще. Она знала, что смогла быпонять, стоило лишь повнимательнее покопаться в себе, но именно этого ей не хотелось.Такое самокопание могло бы ее увести черт знает куда, в место типа того,которого так боялись древние моряки — к самому краю света, отмеченному накартах зловещей надписью: ЗДЕСЬ ЗМЕИ. Самым пугающим во вторжении ГнусногоМужика было чувство узнавания, которым вторжение это сопровождалось, как будтоподобное с ней случалось и раньше — и не один раз, а много. Однако, дажеперепугавшись, она не поддалась панике. Даже когда она с ним боролась, онанаблюдала за этой борьбою как бы со стороны, и она помнила, что она видела поту сторону, когда Гнусный Мужик, двигая коляску ее же руками, катил ее к двери.Она видела тело Гнусного Мужика, лежащее на песке, и Эдди, который склонилсянад ним с ножом в руке.