— Стой, Эдди! Стой!

Он остановился так резко, что ей пришлось изо всей силывцепиться в подлокотники, чтобы не вывалиться из коляски. Он бросился к ней.

— Извини. Все нормально?

— Нормально.

Он понял, что ошибся: принял ее возбуждение за выражениеболи.

Она указала вперед.

— Вон там! Видишь?

Он прикрыл глаза рукой, но ничего не увидел. Прищурился.Потом ему показалось… нет, просто марево от жары, нагретый воздух над слежавшимсягрунтом.

— По-моему, ничего там нет. — Он улыбнулся. — Может быть, тыпросто хочешь увидеть ее, вот тебе и представляется.

— Нет же, я вижу! — Она обернулась к нему, на еевозбужденном лице сияла улыбка. — Стоит там сама по себе! У самого конца пляжа.

Он посмотрел еще раз, сощурившись аж до слез. Ему опятьпоказалось, что он что-то видит. Ты видишь, — сказал он себе и улыбнулся. Онахочет, чтобы ты увидел, вот тебе и мерещится.

— Вроде чего-то там есть, — подытожил он, но не потому, чтосам в это поверил, а потому, что верила она.

— Пойдем!

Эдди снова встал позади коляски и принялся растирать себепоясницу, где давно уже угнездилась тупая боль. Она оглянулась:

— Ну и чего ты ждешь?

— Ты действительно думаешь, что она там есть? Правда?

— Да!

— Ну тогда ладно, пойдем!

Эдди толкнул коляску.

8

А через полчаса он тоже ее увидел. Боже, подумал он. У нееглаз не хуже, чем у Роланда. Если не лучше.

Никто их них не хотел останавливаться, чтобы перекусить, ноим обоим нужно было поесть. Они подкрепились на скорую руку и снова тронулись впуть. Приближался прилив, и Эдди с растущей тревогой поглядел направо — назапад. Пока что они еще шли выше полосы гниющих водорослей, отмечающей верхнююграницу прилива, но Эдди боялся, что к тому времени, когда они доберутся додвери, они окажутся в неуютном узеньком клинышке между морем с одной стороны игорным кряжем с другой. Теперь уже отроги гор были видны отчетливо. Причем этотвид не сулил ничего хорошего: каменистые склоны, поросшие низенькими деревцами,— изогнутые корни которых отчаянно цеплялись за скудную почву, больше всего онинапоминали суставы, пораженные тяжелой формой артрита, — и колючим кустарником.Склоны не слишком крутые, но с инвалидной коляской туда все равно невскарабкаешься. Вероятно, ему хватит сил какое-то время нести Одетту на руках,и, скорее всего, именно это ему и придется делать — но от чего его воротило,так это от мысли, что ему нужно будет оставить ее там одну.

В первый раз за все свое пребывание в этом мире Эдди услышалжужжание насекомых. Похоже на стрекотание сверчка, только звук был гораздо вышеи без колебаний в ритме — непрерывное, монотонное ж-ж-ж-ж-ж-ж, как гудениеэлектрических проводов. В первый раз появились другие птицы, а не одни толькочайки. Какие-то большие, с жесткими крыльями, кружились в небе вдали от морянад твердой землей. Наверное, ястребы, подумал Эдди. Временами они, сложивкрылья, камнем падали вниз. Охотились. На кого? Ну, на каких-нибудь мелкихзверюшек. Ничего. Все нормально.

И все-таки он продолжал думать о тех жутких воплях в ночи.

Где-то к середине дня они уже ясно различали третью дверь.Как и первые две, она была абсолютно невероятной, но от этого не менеереальной.

— Поразительно, — тихонько пробормотала Одетта. — Простопоразительно.

Она стояла как раз там, где, как начал уже подозревать Эдди,она и должна стоять: в самом конце узкого клинышка, оставшегося от бесконечногопляжа и обозначающего конец их пути на север. Она стояла чуть выше верхнейграницы прилива, менее чем в девяти ярдах от того места, где скалы вдругвыныривали из земли, как рука какого-нибудь великана, поросшая вместо волоссеро-зеленым кустарником.

Когда солнце стало спускаться к воде, начался прилив — околочетырех часов дня, как сказала Одетта, и Эдди поверил ей, потому что онаутверждала, что умеет определять время по солнцу и еще потому, что он былвлюблен в нее по уши. В четыре часа они подошли к двери.

9

Они просто смотрели на нее, Одетта — сидя в своей коляски исложив на коленях руки, Эдди — стоя у самой кромки воды. В какой-то мере онисмотрели на эту дверь, как на звезду прошлой ночью — как дети, в какой-то мере— совсем по-другому. Когда они, глядя на первую звезду, загадывали желания, онибыли детьми, которые просто радуются. Теперь они были торжественны и серьезны,как дети, глядящие на воплощение в жизни какой-нибудь волшебной вещи, котораябывает только в сказках.

На двери было написано одно слово.

— Что это значит? — наконец спросила Одетта.

— Не знаю, — промямлил Эдди, но в нем это слово пробудилокакую-то леденящую безнадежность. Сердце сжалось, затянутое холодной тенью.

— Точно не знаешь? — она пристально на него посмотрела.

— Нет. Я… — он тяжело сглотнул. — Нет.

Она все смотрела на него.

— Завези меня за нее, пожалуйста. Я хочу посмотреть. Я знаю,тебе нужно вернуться к нему, но все-таки сделай это для меня. Хорошо?

Ей он не мог отказать.

Они объехали дверь.

— Подожди! — воскликнула она. — Ты видел?

— Что?

— Отъедь назад! Смотри! Видишь?

На этот раз он посмотрел на дверь, а не вперед, чтобы ненаехать коляской на какое-нибудь препятствие. Когда они проходили как раз мимодвери, она как бы сузилась в перспективе, он увидел петли, впаянные в пустоту…

А потом она пропала.

Дверь пропала.

Вид на море только что перекрывали три, даже четыре фунтасплошной древесины (дверь казалась весьма массивной), теперь же его неперекрывало ничто.

Двери не было.

Тень от нее осталась, но двери не было.

Он отъехал с коляской на два фута назад, чуть-чуть южнеетого места, где была дверь, и она появилась опять.

— Ты видишь? — голос его едва не сорвался.

— Да! Она снова есть!

Он передвинул коляску на фут вперед. Дверь осталась наместе. Еще на шесть дюймов. Дверь на месте. Еще два дюйма. Дверь по-прежнемустоит. Еще дюйм… и дверь пропала. То есть абсолютно.