— Господи, — прошептал он. — Господи Боже!

— А ты сможешь открыть ее? — спросила Одетта. — Или я?

Он медленно шагнул вперед и ухватился за ручку двери, накоторой было написано это слово.

Попробовал повернуть ручку по часовой, потом против часовой.

Она не сдвинулась ни на йоту.

— Ну что ж, — тихо проговорила она, смирившись, — сталобыть, только он может ее открыть. Мне кажется, мы с тобой это давно понимали.Иди за ним, Эдди. Иди сейчас же.

— Сначала мне нужно устроить тебя поудобнее.

— Мне и так будет нормально.

— Нет, не будет тебе так нормально. Ты сейчас слишком близкоот границы прилива. Если тебя здесь оставить, ночью, как только стемнеет,вылезут эти омары и тебя скуша…

Внезапный вопль дикой кошки в холмах перерезал фразу Эдди,как нож — тоненькую бечевку. Кричала зверюга еще далеко, но все же ближе, чем впрошлый раз.

Ее взгляд быстро скользнул к револьверу стрелка, которыйЭдди засунул за пояс, потом снова к его лицу. Эдди почувствовал, как заливаетсякраской.

— Он сказал тебе не оставлять мне оружие, да? — тихоспросила она. — Он не хочет, чтобы он был у меня. По какой-то причине не хочет,чтобы он был у меня.

— Патроны все отсырели, — неловко пробормотал Эдди. —Вероятно, он вообще не будет стрелять.

— Я понимаю. Только откати меня чуть повыше по склону, Эдди.Ничего? Тебе будет не трудно? Я знаю, как у тебя ноет спина, Эндрю всегданазывал это «Инвалидноколясочным приседом», но если ты меня отвезешь чутьповыше, эти омары до меня не достанут. Я сомневаюсь, что какие-нибудь еще зверирешатся приблизиться к берегу, по которому ползают эти гадости.

Эдди подумал: Когда прилив, вероятно — да… но неизвестноеще, что будет, когда начнется отлив?

— Оставь мне еды и камней, — сама того не зная, она почтислово в слово повторила наказ стрелка, и Эдди опять покраснел. Он самчувствовал, как его щеки его и лоб так и пыхают жаром, точно кирпичная печка.

Она посмотрела на него со слабой улыбкой, и покачалаголовой, как будто он высказал это вслух.

— Сейчас мы не будем спорить. Я же видела, в каком онсостоянии. Время его на исходе. И у нас тоже нет времени перепираться. Отвезименя чуть повыше, оставь мне еды и камней, а потом забирай коляску и вперед.

10

Он постарался устроить ее по возможности побыстрее. Передтем, как уйти, он достал револьвер Роланда и протянул его ей рукояткой вперед.Но Одетта лишь покачала головой.

— Он разозлится на нас обоих. На тебя — за то, что дал, наменя — что взяла.

— Бред какой-то! — выкрикнул Эдди. — Как тебе это вообщевзбрело в голову?

— Я знаю, — голос ее не допускал никаких возражений.

— Ну ладно, допустим, что это так. Просто допустим. Но яразозлюсь на тебя, если ты не возьмешь.

— Убери его. Я не люблю пистолеты. Я не умею стрелять. Есликакая-нибудь зверюга набросится на меня в темноте, я первым делом напружу вштаны. А потом я направлю его по ошибке не в ту сторону и пристрелю себя же. —Она помолчала, серьезно глядя на него. — И есть еще одно обстоятельство, окотором, ты вероятно, знаешь. Я вообще не хочу прикасаться к его вещам. Нехочу. Мама моя говорила, что есть вещи, которые приносят несчастья, и я боюсьприкасаться к тому, что ему принадлежит. Конечно, мне нравится думать, что ясовременная женщина… но я не хочу, чтобы рядом со мной было что-то такое, чтоприносит несчастье, когда ты уйдешь, и я буду одна в темноте.

Он посмотрел на Одетту, и она по глазам его поняла, что онвсе еще сомневается.

— Убери его, — сказала она тоном строгой учительницы. Эддирассмеялся, но все же послушался.

— Чего ты смеешься?

— Ты сейчас это сказала ну в точности как мисс Хатэуэй,училка моя в третьем классе.

Она улыбнулась, по-прежнему глядя ему в глаза, и тихонькозапела:

— Тень ночная на землю ложится… в сумерках все растворилось…— Одетта умолкла, и вместе они посмотрели на запад, но звезда, которой онивчера загадывали желания, еще не появилась на небе, хотя тени их стали длиннее.

— Еще что-нибудь, Одетта? — Он все искал предлоги остаться снею подольше. Может быть, это пройдет, когда он действительно соберется уйти,но пока что он длил расставание, хватаясь за всякий повод.

— Поцелуй. Мне тогда будет легче, если ты не возражаешь.

И когда после долгого поцелуя губы их разомкнулись, онавзяла его за руку и пристально посмотрела ему в глаза:

— До прошлой ночи я ни разу не занималась любовью с белым.Не знаю, важно это для тебя или нет. Я даже не знаю, важно ли для меня самой.Но я подумала, что тебе следует знать.

Он на мгновение задумался.

— Мне не важно, — сказал он наконец. — В темноте, какговорится, все кошки серы. Я люблю тебя, Одетта.

Она накрыла руку его ладонью.

— Ты очень славный, и я, может быть, тоже тебя люблю, хотядля нас еще слишком рано…

В это мгновение, как по сигналу, где-то в зарослях завопиладикая кошка. Пока что не ближе, чем в четырех-пяти милях отсюда, но все женамного ближе, чем в прошлый раз, и, судя по звуку, зверюга была большая.

Они повернулись на звук. Эдди почувствовал, как волоски унего на затылке попробовали встать дыбом. Только у них ничего не вышло.Простите меня, волоски, совершенно по-идиотски подумал он. Патлы я отрастилбудь здоров.

Истошный вопль усилился, как будто это орала какая-нибудьнесчастная зверюга, умирающая в жутких муках (хотя на самом-то деле этоткошмарный вопль, скорее всего, знаменовал собою удачное завершение брачныхигр). Крик как будто завис на мгновение, стал почти что невыносимым, а потомначал стихать

— все глуше и глуше, — а потом оборвался или растворился внескончаемом вое ветра. Они подождали, но вопль больше не повторился. ОднакоЭдди больше не колебался. Он снова вытащил револьвер и протянул его ей.

— Бери и не спорь. Если тебе все же придется стрелять, онтебя не подведет… такое оружие никогда не подводит… но все равно возьми.

— Хочешь поспорить?

— Ты можешь спорить, сколько душе угодно.

Внимательно посмотрев в глаза Эдди, она улыбнулась немногоустало.